“Lonely People” – Demi Lovato

“House On Fire” – Sia

“Saint” – Maggie Rose

“Sabotage” – Bebe Rexha

“Happy All The Time” – Sam Williams & Dolly Parton

“Give In To You” – Dan + Shay

“Growing Up Is Getting Old” – VICTORIA

“Dancing Queen” – ABBA

“Touch It” – Ariana Grande

“Young And Beautiful” – Lana Del Rey

“Darling” – Halsey

“Lust For Life” – Lana Del Rey & The Weeknd

Я взял почти пустой портфель и отправился на занятия. Дедушка Иоаннис дремал в своём кресле, когда я захлопнул дверь. Он выглядел подавленным: переживая за нашу семью, дед нередко проводил ночи за разговорами по телефону с моим в стельку пьяным отцом. Дедушка обессиливал уже к середине дня, поэтому я перестал его будить, когда покидал мастерскую. Вместо этого я ступал на крыльцо и тихо захлопывал за собой входную дверь.

Иоаннис не любил, когда я прогуливал занятия в университете. Он говорил, что его родители – мои прабабушка и прадедушка – делали всё, чтобы их потомки могли получить образование в лучших заведениях Греции. Пропуская занятия, я демонстрировал своё неуважение к роду. Мне никогда не забыть складку между сведёнными седыми бровями деда и лёгкие движения кистей, когда он поглаживал свою бороду.

Дед воспитывал мою маму в строгости. Он не позволял ей прогуливать занятия ни в школе, ни тем более в элитном университете, куда стремились попасть юноши и девушки со всей страны. Отношение к образованию в нашей семье было серьёзным, и я стал первым, кто позволял себе вести себя столь нахально.

Иоаннис говорил моему отцу, что прогулы ни к чему хорошему не приведут, а папа в свою очередь читал мне нотации. Мне было тошно, когда он вновь пытался вжиться в роль отца после недели пьянства. Разумеется, я никого не слушал. Если я и ходил на занятия, то ради того, чтобы всё ещё числиться в студентах и не лишиться стипендии.

Я вприпрыжку спустился с невысокого крыльца мастерской и побрёл по улице. Я обернулся и ещё раз посмотрел на мастерскую. Каменный домик был построен на окраине Палео Фалиро около пятидесяти лет назад. Свежий морской воздух, виды скалистого берега и небольшой участок с плодородной почвой – какая в Афинах встречается очень редко – привлекли ещё моего прадеда. Изначально постройка должна была служить временным летним жилищем, внутри которой была всего одна просторная комната. Но после смерти прадедушки и прабабушки за домик взялся мой дед, в то время проживавший в нашей квартирке.

Иоаннис не жалел сил, когда дело касалось обустройства мастерской. Одним летним утром он выбрался на рынок, что находился недалеко от набережной, и вернулся спустя несколько часов с полной стройматериалами тележкой. Ремонт занял не больше года, и вскоре дедушка мог распоряжаться домиком так, как ему хотелось. Однажды он принёс туда старые мольберты, палитры и кисточки, вероятно, приобретённые с рук. Сколько бы отец ни говорил, что всё купленное было обыкновенной дрянью, от которой прежним владельцам нужно было срочно избавиться, дед не слушал его. Он в прямом смысле затыкал уши пальцами до самого вечера и делал вид, что не слышит его. Дедушка хранил в мастерской всё, что считал нужным: начиная треснувшими цветочными горшками и заканчивая антиквариатом. Больше всего он, наверное, обожал виниловые пластинки и гипсовые фигурки.

Внутри пахло пылью, кофе и специями. Тот, кто хоть раз ступал внутрь мастерской, уже не мог забыть тот необычный аромат. Иоаннис обожал кофе от эспрессо до макиато, но ещё большее удовольствие ему доставляла варка. Часто раскачиваясь на своём плетёном кресле, он наблюдал за морем из окна и пил домашний кофе – обязательно мелкими глотками, чтобы растянуть удовольствие.

На проводах, раскинутых над домами паутиной, осели голосистые пернатые. Мимо проезжали юноши и старики на велосипедах, приветливо улыбаясь мне. Я никак не отвечал прохожим. Чем выше я поднимался, тем больше становилось людей: жители отдалённых районов стекались к центру, где рассаживались по автобусам и разъезжались по Афинам.

До университета всего пара остановок, но мне было лень идти пешком, потому я всегда выбирал общественный транспорт. Дедушка не одобрял моих разъездов: он был за здоровый образ жизни, и моё нежелание лишний раз поднапрячься злило его.

Но было нечто необычное в поездках на автобусе – что-то притягательное, заставляющее снова обращаться к ним. Будто по волшебству меня уволакивали мысли, когда я поудобнее устраивался на свободном местечке. Это сравнимо с чашкой кофе, которую, попробовав однажды, начинаешь пить каждое утро. Это становится привычкой – привычкой видеть знакомые лица пассажиров, парки, здания, и рассуждать о жизни. Дедушка должен был понять меня, ведь он умел обращать внимание на всякие приятные мелочи.

Меланхолия возвращалась ко мне на протяжении всего дня. В один момент я хотел сойти с автобуса и броситься прочь, потеряться в толпе туристов, вернуться в мастерскую, забраться под одеяло и не вылазить оттуда ещё день. Мне было тошно видеть, как улыбаются окружающие. В голове всплывали воспоминания о моей семье, которая оказалась в руинах после смерти мамы.

В октябре начались пары, но я, к слову, едва посещал половину из них. Под моими глазами были синие мешки, кожа раскраснелась от пролитых слёз – я выглядел подавлено и не хотел привлекать к себе внимания.

Раньше я был весёлым и жизнерадостным парнем, но смерть мамы сломила меня, как спичку.

В первых числах октября я серьёзно поссорился с папой: тот настаивал на постоянном посещении лекций, а я считал, что скитания по городу помогут мне отвлечься. Казалось, что ничего другое, кроме моей учёбы и телевизора, отца не интересовало: я приходил «с занятий», мы с ним ругались и расходились по комнатам. Отец тянулся за бутылкой, чтобы избавиться от тяжёлого ощущения горя. И так было каждый день, пока восходило солнце. Прогул за прогулом, ссора за ссорой – меня душили воспоминания.

Отец ежедневно отгонял их выпивкой. На журнальном столике в гостиной больше не находилось место для новеньких журналов, а старые папа выбросил: они напоминали ему о маме. Я злился на него, топал ногами, один раз перевернул мусорное ведро у нашего подъезда, чтобы отыскать их. Когда я проходил в гостиную, сильнейший запах перегара и сигаретного дыма выворачивал лёгкие наизнанку. По своей неосторожности отец часто опрокидывал пепельницы. Папе становилось сложнее жить день ото дня.

Я больше не мог проводить дни в квартире, и тогда сбежал в мастерскую. Дедушка Иоаннис отругал меня, но я не хотел его слушать. После нескольких ночей, проведённых в его кресле, он всё же сколотил мне койку не то из жалости, не то потому, что никак не мог согнать меня со своего любимого места.

Мастерская напоминала мне склад. Стены, украшенные гипсовым орнаментом, не знали порядка: вещи были разбросаны тут и там. Иногда негде было ступить: пол скрывался под папками со старыми, пожелтевшими от времени бумагами, слоем облупившейся краски и многочисленными кисточками. Дед пробовал себя в живописи – он нарисовал картину на моё десятилетие. Она по сей день украшает одну из стен мастерской, удачно закрывая трещину. Спустя время Иоаннис взял паузу. Вдоль стен мастерской больше не были выставлены ряды деревянных рам для картин, а мольберты покинули свои привычные места. С тех пор они ютились по углам, изредка напоминая о себе негромкими падениями. Бесчисленные холсты долгое время лежали без дела подле громадного круглого окна. Бумага желтела, но и тут дед заприметил некую красоту. Позже, порезав холсты на лоскутки, он расписал каждый из них. Дед продал свои миниатюры за небольшие деньги, хоть я и упрашивал его не делать этого. Но ему приносило удовольствие видеть, как по лицам покупателей, таких же ценителей рукоделия, расползалась довольная улыбка.