Ожидание Усталость, занавешенная смехом, в твоих глазах печальна и светла. Назло пустым, придуманным помехам ложится в руку мне твоя рука. Попрятаны желанья в жест небрежный и сумрак губ помадой обведен. Вечерней тенью замкнуты надежды и пальцы холодны твои, как сон. И снова наполняюсь я сомненьем, в который раз бросаю быстрый взгляд. Но тлением не принятых решений глаза твои в ответ чуть-чуть блестят. Усталость, занавешенная смехом, в твоих глазах опущенных тиха. Назло пустым, придуманным помехам плывут, чуть розовея, облака. «Если думать всю жизнь о небе…»
Если думать всю жизнь о небе, наверное, станешь птицей. Или белым, как птица, облаком над головой. Если думать всю жизнь о солнце, наверное, станешь пылью, или теплой, как пыль, ступенькою на крыльце. Если думать всю жизнь о море, наверное, станешь речкой, или зеленой, как речка, водой в её берегах. Но если всю жизнь думать о той, которую любишь, — станешь мелким дождем, мокрой листвой в лесу. С тобой В твоих берегах-ладонях мои протекают воды. Мои застывают годы в твоих берегах-глазах. В твоих вечерах-затонах мои затихают речи. Мои остывают плечи в твоих вечерах-лугах. В твоих облаках-объятьях мое уплывает сердце. И так далеко до смерти в твоих облаках-руках. Август Ты не видел, как спелый август молчал на краю дороги влажным взглядом берез? Ты не видел, как душный август запахи прял над лугом жужжанием диких пчел? Ты не видел, как рыжий август таял в пруду, серея уставшим от родов лицом? Наверное, ты не видел… Иначе, зачем бы лужам так долго стоять, белея, в сохнущей колее? «Как холодно, друзья, в моей квартире…» Как холодно, друзья, в моей квартире. Качает ветер шторами окно. Как холодно на свете, в целом мире. Согрей меня, октябрьское вино. Касаюсь кромки дня, дрожа губами, Вина темно-вишневая полынь. Нас осень провожает холодами. И снова пусто, взгляд куда ни кинь. Северное сияние Все меньше огарок, все ярче свеча. И строчка, как воск, горяча, горяча. «Мне милей на тротуарах…» Мне милей на тротуарах, Чем в лесу среди ветвей. Мне родней пивные бары, Чем ржаной простор полей. Голубь сел на подоконник, Грязно-серый, городской. Окна, ржавый рукомойник, Мяч, качели – след людской. По Дегтярному спускаюсь, Ждет Успенский за углом. Не предам и не раскаюсь. Ты, Москва, мой отчий дом. «Я боюсь прослушать звуки…» Я боюсь прослушать звуки, Я боюсь, что помешают. Сердца выпуклые стуки От виска к виску летают. Красный звон, трамваи мыслей На проторенных дорогах Заслоняют здравым смыслом Ту, что мне дана от Бога. Стой, моя сестра родная, Стой, чужая!.. Дождь и слякоть. Злясь на все вокруг, вонзаю Ручки клык в бумаги мякоть. Предчувствие Деревья вздыхают устало, Предчувствуя тяжесть весны. И жала несущихся галок На небе так странно – черны. Игра В свободу играю. Опускаю пальцы в лиловые краски и акварель высыхает, морща бумагу слегка. «Больше серого цвета, чем яркого…» Больше серого цвета, чем яркого, И ворсинками иглы-дома. Засыпают татары с татарками По подвалам. И спят до утра. А когда, словно тоненькой коркой, Покрываются улицы утром, Между синенькой ситцевой шторкой Появляются лиц перламутры. И выходят татары на улицы, Подметают уныло дворы, И бормочут, спиною ссутулились, Ненавистное имя Москвы. Столяр Предметы, линии, игра, Беседы при неярком свете. Шагов хрустальная мура В старинном дедовском буфете. Сучок, расцвеченный рукой, Стараньем прошлым полирован, Склонился мастер над свечой, Минутной стрелкой разлинован. И сквозь прошедшего туман Я вижу жилистые руки, Очков оптический обман и инструменты, и их звуки. |
