«Нет музыки такой…» Нет музыки такой, чтоб выразить меня. Какой же я, какой? Какой же я? Быть может, я стога, которых еще нет; быть может, я закат, быть может, я рассвет? Какой же я, какой, какой же всетки я? бредущий по прямой сквозь желтые поля. «Все умерло…»
Все умерло. Жена заснула. Поблескивает ножка стула. Тель-Авив О, злая моя воля! Почему я возлюбил и центром посчитал себя, сидящего у моря на скамейке? В копилке пусто – хоть разбей — едва ли светанёт одна копейка. Уныние заброшу. Крик такси заполовинил жития былинку. Меня смело и сдуло, как пылинку, с кромешной тьмы залитых солнцем улиц Тель-Авива. «Не дали электричества…» Не дали электричества. И мой огонь потух. И времени количество мне пропоет петух. И ночкой полусонною я с привязи сорвусь. Не дали электричества, и не дадут, боюсь. Кино Сегодня плеск, плеск волн. Сегодня разное небо. Влез в окно и вылез обратно. Долго стоял на ветру на гнилых досках, странно, кто-то еще увидит все это через несколько лет. Война День – крылатая победа. День – все войско полегло. По лесам бегу я в кедах самому себе назло. «Я погрузился в этот вечер…» Я погрузился в этот вечер, во весь покой его, до дна. Я погрузился, и на плечи легла мне полная луна. «Летит ли жук…» Летит ли жук, закат ли протяжен, лежит ли груда кирпичей у дома — Все это дорого мне, все знакомо. Вот с этим я всем сердцем сопряжен. Не побегу в тропическую даль, в пучины скал, сияющих зловеще. Останусь здесь, где Бог меня узнал, среди листочков, червячков и трещин. «Соленое теплое море…» Соленое теплое море, будто бочонок с селедкой. Сын удалился в евреи спокойной и твердой походкой. Другой в колебаньях и шквалах моей златоглавой Москвы. Я роюсь в чердачных завалах и думаю: вместе ли мы? И с тем, кто застыл неподвижно; и с тем, кто бежит в никуда… Веселое солнышко вышло, Сияет морская вода. «Какие там моря и океаны!..» Какие там моря и океаны! Винд-серфинги, курорты и винцо! Зелеными ветвями осиянный, я прозреваю Господа лицо. Лицо все тонкое, из тонких паутинок. Жемчужное, как капельки росы. Прозрачное, как слабый ропот льдинок, запутавшихся в рыжие усы. «Не хочется быть лодочкой, влекомой…» Не хочется быть лодочкой, влекомой дурацким парусом по прихоти чужой. Не хочется в лицо глядеть знакомым, не хочется асфальт топтать ногой. Летнее Ноги вязнут в травах, на плече слепень. В солнечных забавах мой проходит день. Почему я в травах? почему слепень? В солнечных забавах прокатился день. Поленница Я люблю, как к рукам прикасается дерево. Мне нравится, что я сделал это все сам — напилил, наколол, натаскал, уложил. «Намотаю я осень на палец…» Намотаю я осень на палец, желтых листьев незримую нить. Волчьей ягоды красный хрусталик мне прикажет немного пожить. Дотянуть до ненастья и стужи, до зимы, до её огонька. И проснуться, и знать, что ты нужен, и в усы улыбнуться слегка. «Кто разрешил мне здесь родиться…» Кто разрешил мне здесь родиться, стоять спокойно у реки, смотреть и слушать, как синица шуршит в объятиях руки; и как журавль, тот, что в небе, клекочет, ждет, зовет меня? Растут нежданные побеги, и я почти люблю себя. «Трясутся руки…»
Трясутся руки, и поэт гуляет. Откажут ноги, и поэт взлетит. Прекрасное препятствие сарая, скворечники, верховия ракит… |
