А если остаться здесь, в Риалларе? Ведь она, как законная супруга, теперь имеет право на часть доли в деле Ас-Вардена. Ведь у него есть в Дарнейте дом, какое-то хозяйство, лавка… Но она совершенно не знает обычаев и правил этой страны. Даже ее брак здесь не брак, брачная запись, выданная Жевру илларом святилища города Улле, сгинула вместе с ним. Ее не знает в Дарнейте ни одна живая душа, не говоря уж о том, что у нее нет денег, чтобы заплатить за обратный путь.

Путано и невнятно она изложила вопрос Джеру.

— Мда, наследницей тебя здесь не признают, пока бумагу из Улле не пришлют, и пока не объявится свидетель, который сможет подтвердить твою личность, — ответил он. — Хотя… я могу это сделать. Я обязан жизнью твоему отцу и брату. Есть другой вариант — хэльд Истина. Только он может показать лишнее, — усмехнулся он, а потом добавил. — Если, конечно, у нас тоже хэльды не сдохли. У нас траур по мужу носят год, и при этом вовсе не надо хоронить себя заживо. Просто замуж ты не сможешь выйти, пока год не пройдет. Будешь жить, как обычная горожанка. А если захочешь вернуться, я найду для тебя корабль.

— Я боюсь, — прошептала Лейт.

— Значит, поплывешь на боевой галере. Ее уж точно не тронут, — сказал он с улыбкой.

Лейт не ответила. Будущее казалось ей туманным и далеким. Реально существовал только этот берег и этот костер. Нужно ведь еще до Дарнейта добраться. А там… там видно будет.

Она решительно встала, стянула с кольев подсохшие брюки и, краснея от стыда под его взглядом, принялась одеваться.

— Может, пойдем? Есть хочется. И пить. И темнеть скоро начнет.

— Темнота нам не помеха, — ответил Джер, принимаясь одеваться. Одежда высохла. Отряхнув с нее соль, он быстро привел себя в порядок. — Наоборот — защита. Дойдемпо лесу вдоль берега, не заблудимся.

Новости с войны были столь же удручающими, что и до этого. Не умели ни Тонхайр, ни Сагир воевать, а может быть, как раз и умели, может быть, такая она и была — настоящая война — кровавая и беспощадная, жестокая и нескончаемо долгая… Старший сын мастера ушел вместе с первыми отрядами, туда, на поверхность, где начался первый конфликт, где столкнулась новоиспеченная гвардия императора и войска наместника. Началось все со свары мудрецов Сагира и Колодца, дошедшей сначала до скрытой, потом — до откровенной вражды и взаимных оскорблений, потом — до отчуждения, распространившегося на оба государства, до возведения границ и приграничных крепостей, до первых стычек и, наконец, до открытого вторжения… С того памятного совещания у императора прошло меньше года, а мир уже изменился неузнаваемо, так, что мастер не знал, чего теперь ожидать от будущего. Да и не было уже мира. Была война.

И самым страшным для него потрясением в этой войне стало не то, что люди убивали и калечили друг друга, не ненависть, ярость, кровь и горе, затопившие подобно весеннему разливу вод его родину, а то, что частенько не мечами сражались воины той и другой стороны. Священное искусство кэн-ли, которому отдал он всю свою жизнь, было осквернено и извращено, поставлено на службу ослепшим от ярости правителям. Колодцы-круги превратились в мертвые куски камня, затем — раскалились подобно кузнечному горну, и творцы оружия — проклятых кусков металла, несших другим страдание и смерть, закаливали теперь на них свои клинки, уверяя, что никакой кузнечный горн не даст им такую прочность, как раскаленный Колодец. Те хэльды, что еще уцелели, тоже продолжали служить войне, помогая не только армиям, но и шпионским миссиям, неожиданным нападениям и вероломным атакам, предателям и подлецам, грабителям-мародерам, — да всем, кто пытался пользоваться ими с любой, пусть даже самой мерзкой целью. Главный принцип Кэлленара, тот самый, о непричинении зла, об искажении которого мастер начал задумываться еще год назад, был теперь полностью забыт, так, будто и не было его, а само священное искусство, призванное, чтобы нести жизнь, облегчать труд, помогать в нужде, было извращено до неузнаваемости. К мастеру часто приходили люди, в основном — военачальники, с требованием открыть новые Ворота, чтобы тайно провести через них войска, прося создать хэльд, из которого, как из Кувшина блюда, появлялось бы оружие; умоляли изобрести ка-эль, по одному взмаху которой противник бы слеп и глох, терял боевой дух и желание сражаться… Он отказывался, несмотря на градом сыпавшиеся на него посулы и угрозы. Он знал, что и другие мастера хэльдов отказываются. Но не все. Далеко не все.

А война шла не в пользу Тонхайра. Обитатели подгорного царства оборонялись яростно, однако наземная его часть давно уже была захвачена императором. Проходы можно было бы оборонять чуть ли не бесконечно, если бы не предательство одного за другим командиров, решивших, что служить женоподобному императору гораздо выгоднее, чем жрецам Колодца. Появились маленькие пластинки, отлитые из меди и серебра, на которых чеканили профиль императора и ставили мало кому понятные знаки, и которые теперь, в мире, где один за другим отказывали хэльды, и где кормиться и одеваться приходилось своим трудом, стали значить гораздо больше простой человеческой жизни. Деньги, так назвал их старший сын мастера, отправляя мать наверх на ярмарку, где вместо изделий ремесла и роскоши продавали продукты питания, одежду, лекарственные травы, и которые можно было обменять только на эти пластинки… Воины тоже получали такие пластинки, за них они шли убивать себе подобных, за них они предавали друзей и родственников, переметываясь на сторону того, кто мог обеспечить им сносное существование. Существование в мире, где уже почти не было хэльдов…

…А скоро и колодцы начали гореть. Страшное это было зрелище — вспыхивающий ни с того ни с сего круг колодца, огромный столб бешеного пламени, вздыбившийся до самого неба. Странное это было пламя, белое, иногда — прозрачное, неутихаемое, ни вода, ни песок его не брали, пока не выгорит само, не выжжет то, что занялось, до самого конца, до тлеющих головешек. Пожары вспыхивали не только в почти поверженном Тонхайре, они пылали везде, не щадя ни победителей, ни побежденных. В одном из таких пожаров погибла дочь мастера, выгорело его жилище, жена умерла от ран и от горя. Вскоре после этого столица Тонхайра, Мэн, пала, а после него — и обитель Колодца, а в последнем бою уже около самого Колодца пал его старший сын… Новый наместник императора воцарился в Мэне, жестоко он отыгрался на тех, кто сопротивлялся до последнего, и на тех, кто чудом остался жив. Кровавые казни следовали одна за другой, голод и мор, насилие и рабство ждали обитателей некогда благополучного и прекрасного мира…

Впрочем, там, наверху, происходило то же самое. Мастер знал об этом слишком хорошо, потому что сразу же ушел наверх после гибели дочери, жены и сына. Младший сын где-то затерялся, он тоже ушел воевать, но давно от него не приходило никаких вестей, а Окон, чтобы увидеть его, больше не существовало. Мастер сказал себе, что попытается найти его, но выйдя наверх, не узнал того Теллара, каким он помнил его перед началом войны. Обнищавшие и одичавшие люди, кое-где опустившиеся до каннибализма, озверевшие и обезумевшие лица, чума, свирепствующая в столице уже давно, разрушенные города, и небо, почему-то ставшее красным, словно потемневшее от крови…

Бродя по руинам некогда величественного государства, он слышал, что нижние чертоги Тонхайра заполнились белым жаром, выгоняющим наружу последних обитателей подземного царства, что новоиспеченный наместник и его приближенные в спешке покинули столицу, вывозя за собой награбленное добро, что мудрецы Колодца, которых почему-то пощадили после безумно жестокой расправой над защитниками обители, теперь занимаются тем, что насылают на верхний мир мор и голод, пытаясь отомстить погубившей их империи. Впрочем, и без старания тамошних мудрецов и то и другое государство большими шагами двигались к гибели. С каждым днем воздух становился все жарче и жарче, выгорали остатки растительности, небо, похожее на раскаленную огненную реку, постепенно приобретало оттенок жидкого золота, жидкое золото огненным дождем проливалось на землю, расплавляя и сжигая то, что еще оставалось…