Он шел по улицам Карры в направлении святилища Хэллиха. Туда, где все еще работал хэльд Окно.

Тусклое ночное солнце хорошо освещало улицы, их замерзающую грязь, горы отбросов, вываленные прямо под окнами, обломки немудреного скарба, остатки разбитых телег и повозок, брошенные в тесных, загроможденных бочками и ящиками переулках. Леденящий ветер уныло завывал по подворотням. Где-то на окраине ему тоскливо вторили арги; число их изрядно поубавилось уже за короткий период начала холодов — их съедали доведенные до отчаяния обитатели бедных окраин. Голые ветки деревьев звучно охлестывали леденеющие крыши, тусклые лучи света отражались от них, вырывая из темноты то незакрытое ставнями окно, то кошек таффи, сиротливо жмущихся вокруг труб, то обрывки принесенного ветром и примерзшего мусора. Ночные лиходеи попрятались по углам, кто — высматривая добычу, кто — веселясь в предвкушении пирушки. Город казался притихшим в ожидании какой-то гигантской, окончательной мерзости, после которой возврата к прошлой жизни уже не будет никогда…

Подобравшись к святилищу, Тэйн неожиданно ощутил прилив жгучей ненависти к здешней изуродованной, убогой жизни, к тем, кто заставил его красться, как преступника, по опустевшим улицам, и к себе самому, трусливо озирающемуся по сторонам. Рваные тени дейда делали маленькую площадь вокруг оскверненного храма еще более зловещей, он с трудом подавил вспышку муторного, иррационального страха и поспешно перешагнул через статую.

Не задерживаясь, он прошел в галерею хэльдов и решительно приблизился к хэльду Окно, уже на ходу вызывая образ Джерхейна. Хэльд с трудом ожил, поверхность задвигалась, и постепенно картина прояснилась.

Одинокий путник на аррите ехал по пустынной местности; ночное солнце, тускло освещавшее его путь, бросало рассеянный отблеск на лежащие впереди горные вершины. Плащ на всаднике принадлежал Джерхейну, но аррит был не его, да и шел он медленно, словно тащил на себе непосильно тяжелую ношу. Тэйн хотел было добавить последний, до сих пор не воспроизведенный им урд-знак, чтобы инициировать связь окончательно — там, перед путником, возник бы призрачный овал с его собственным изображением, но в последний момент остановился. Нет, это не Джерхейн. Рост, фигура не его. Странно.

Шум, донесшийся со стороны входа в святилище, заставил его отвлечься.

Там, в самом начале галереи, через узкую дверь один за другим проникали стражники, проскользнуло несколько плохо одетых горожан и следом за ними — четверо Радетелей. Один из горожан, толстый и обтрепанный, словно облезлый арг, торжествующе указал на Тэйна.

— Вот он. Точно колдун, он уже не первый раз сюда приходит. Я его здесь уже видел. Только они вдвоем приходили. Он и еще один, рыжий такой, здоровенный детинушка…

— Какой же он колдун, у него меч на поясе, — неуверенно начал один из Радетелей, на лице у которого было написано предельное неудовольствие от того, что его вытащили из теплой трайты, оторвали от кувшина и заставили бежать под холодным ветром на другой конец города.

— Новую породу вывели, Барр-упырь их загрызи! — выругался толстый горожанин. Тэйн тихо потушил хэльд и стал пятиться к примеченной им второй двери в противоположной стороне галереи. — Это не просто колдун-островитянин. Это дьяволов колдун, раз он с оружием, — убедительно продолжил он. — Еще в святилище с ним приперся. Не верите — пусть закатает рукав, сразу все и узнаем.

Тэйн медленно отступал, положив руку на рукоять меча, и с преувеличенным опасением обходя хэльды. Он был уже рядом со спасительной дверью, толкнул ее изо всех сил, потом дернул на себя, снова толкнул, выругался и стремительно развернулся лицом к приближающимся Радетелям. Дверь была заперта, если и вовсе не завалена с той стороны. Он медленно, следя за реакцией противника, вытащил клинок из ножен. В полумраке галереи, освещенной лишь одним урд-знаком, темно-синее лезвие казалось совсем черным. Неуверенность, быстро переросшая в страх, расползалась по лицам Радетелей подобно румянцу, однако тот, что явно считал себя командиром, насмешливо напомнил им:

— Он же один. Чего испугались-то?

Ройг осмотрел их по очереди, прикинув численный перевес, обилие оружия и тесноту помещения. На создание уже отработанных узлов ловушки нет времени, да и неизвестно, как отреагируют на это молчащие хэльды. Среди них ведь есть и те, назначение которых неизвестно современной науке. Может, они вовсе не мертвы, а тихо ждут своего часа… Да и боец он не слишком искусный. Почти новичок…

Он замахнулся для удара по рванувшемуся ему навстречу Радетелю, но его быстро и ловко сшибли с ног, оглушили чем-то тяжелым и навалились сверху. Тэйн, поняв, что проиграл, не успев даже вступить в бой, прекратил сопротивляться, решив поберечь силы для того, что наступит потом…

(Майр, по дороге в сторону границы с Ард Элларом)

Джерхейн смутно помнил дорогу, по которой они ехали сюда, какие-то пустынные места, уродливые нагромождения камней, залитые черной грязью ямы, подернутые тонким ледком. Тело закоченело, он давно уже не чувствовал его, хотя может быть, это произошло и не от холода, а от той гадости, что этот подонок подмешал ему в арали. Сжав зубы, он попытался привстать, чтобы хотя бы оглядеться, но не смог даже пошевелить пальцами. Только веки с трудом приподнялись, он увидел размытые в ярких лучах ночного солнца очертания далеких гор, подумал, что понятия не имеет, где оказался, и с облегчением закрыл глаза. Что ж, может быть, так действительно лучше — умереть, не чувствуя ни боли, ни страха, ни желания выкарабкаться. Вообще ничего не чувствуя. Кроме ненависти.

Когда он вернулся из дворца, Вельг встретил его на пороге комнаты, взволнованный и нетерпеливый. Выслушав его сбивчивый рассказ о почетном приеме, дружелюбии непредсказуемой Нэллы, а следом и откорректированный план возвращения домой, он полностью с ним согласился, потом поспешил успокоить, заверяя, что он ни за что не останется здесь и не станет настаивать на продолжении поисков каких-то там побрякушек, если дома творятся такие безобразия. Потом, видя, что Джерхейн все еще взволнован, предложил ему расслабиться перед сном за кувшином хорошего арали. Он сбегал в ближайшую винную лавку, принеся с собой не один, а целых три кувшина, для Ройга, как он сказал, чтобы не обиделся, когда вернется, распечатал первый и поспешно наполнил кубки. Джерхейн был не против. Более того, то, что Вельг старался воздерживаться от возлияний в присутствии аш-чи, задевало и смущало его. Он не любил, когда друзья или товарищи по дружине напоминали ему о его происхождении. Дружбу он ценил больше благородной крови и королевского достоинства. Почти так же, как и его отец. Покойный отец…

От этих мыслей первый кувшин опустел почти незаметно, Вельг пил вместе с ним и периодически присоединял к потоку его ругани несколько личных проклятий. Потом был второй, после которого голова неожиданно отяжелела, тело стало непослушным и вялым, а третий и вовсе остался недопитым, такая сильная на него напала тошнота. Вельг повел его во двор, но его будто подкосило, он рухнул, свалив Вельга в грязь, и с неимоверным трудом пришел в себя, содрогаясь от мучительных приступов рвоты. Под конец он все-таки поднялся, каким-то чудом вскарабкался по лестнице наверх, в свою комнату, и там отключился.

В себя пришел он уже в седле, точнее, болтаясь связанный поперек седла и накрытый сверху какой-то рваной одежонкой. Голова соображала почти нормально, однако тело уже не слушалось, и не только потому, что его сковывали веревки. Его будто бы свело судорогой, боли от которой, впрочем, он к счастью не почувствовал. Он вообще ничего не чувствовал. Как сейчас…

Тем не менее, он исхитрился разглядеть лицо того, кто вез его в седле столь бесцеремонным образом. Вельга он не мог не узнать, а узнав, поначалу вздохнул с облегчением.

— Что со мной произошло? — спросил он, с трудом шевеля губами. — Я отравился?