– Ну, что, я баил. Уму–разуму вложили! – сказал Терентий.

Николай деловито и молча обтёр свое обкровавленное лицо, без возмущения и угроз стал отплёвываться, разукрашивая приближенный от него снег. Не утолив свой азарт в драке, он молчаливо побрел домой. А когда драка, утратив свой пыл и азарт, сама по себе окончилась (ведь петухи и то когда-нибудь да прекращают бой), люди, остепенившись, стали мало-помалу расходиться, а победители остались тут, словесно разбирая исход драки.

Михаила Федотова из любопытства спросил Терентий:

– Ты не знаешь, кто это из вас Николая Ершова угостил? Он пошёл, весь разукрашен кровью!

– А я гляжу, появилось в драке чье-то свеженькое лицо, и поднёс ему для храбрости, – самодовольно изрёк Михаил, – сжал потуже свой кулак и хлысть по этой свеженькой роже. А это, видно, Николай Ершов подвернулся?!

– Ну, да, он.

– А ты поди, догони его, да извинись, ведь ни за что, ни про что он получил это, – весело смеясь, добавил Терентий.

– А на хрен он мне нужен, в чужие сани не впрягался бы! Не совался бы в такой кутерьме, в обмешулках словить недолго! – заключил Михаил.

– Драться, так драться, подвыпившие мужики уёма не знают.

Пока на улице бушевала драка, внутри пивной из-за шума не видели и не слышали ее, а там произошёл свой скандал. Изрядно подвыпивший Панька Варганов что-то дурашливо разбушевался, его хотел унять его сродник Федюшка. Панька, не терпящий уёмщиков, ударил бутылкой Федюшке по голове. Федюшкино лицо все облилось кровью. Пока Федюшка оправлялся от удара, освобождая лицо от врезавшихся в кожу стеклянных осколков. Панька, видя, что дело плохо, прячась от возмездия, забрался в подпол. Но в подполе долго не просидишь, сиди, не сиди, а вылезать надо. Приглушённо в морозном воздухе, тренькнув, дзинькнуло выбитое стекло. Панька, выбив стекло в окошечке, через которое обычно ссыпают картошку в подпол, стал выкарабкиваться через него наружу. С противным скрежетом засвиристел выдираемый заржавелый гвоздь. Окошечко оказалось мало. Пока Панька вылезал, у него рубаха разорвалась в клочки, а на голом теле появились кровяные царапины. В пивной Федюшке кто-то шепнул:

– Панька вылезает из подпола, и там застрял.

Федюшка на улицу выскочил с топором, но момент был упущен. Панька, только что вылезший из окошечка голышом, без рубахи, торопко отбежал на дорогу. С довольной усмешкой стал закуривать. Попав в такой опасный переплёт, у него все похмелье вылетело, а увидев Федюшку с топором в руках, самодовольно погрозился пальцем и драпанул в Кужадониху. Если бы не успел Панька вылезти из окошечка, то, наверное, он отведал бы Федюшкиного топора по голове.

В это самое время тут оказался Николай Смирнов, как и всегда с ружьем за плечами, давно подстерегающий Паньку для отмщения, но он немножко запоздал. Момент упущен, стрелять же при большом скоплении народа он не стал, отложил мщение на более подходящий момент.

После драки как-то, увидев Василий Савельев Николая Ершова, спросил:

– Где это ты синяков-то раздобыл? Кто тебе фонарей-то понавешал? Ты разбогател, тебя и не узнаешь! – с явным подтруниванием, добавил он.

– А все по пьянке, – с наивностью ответил Николай. – Был влоск пьяный, вот и сплоховал малость, если бы был не пьяный, я бы им дал! – самодовольно петушился он. – И нужно же мне было тогда ввязаться в эту драку, ведь меня не затрагивали, и не мой воз, не мне было везти, – деловито рассуждая и признавая свою ошибку, закончил он. – А теперь вот и вынашивай эти надоедливые синяки, – спохватившись, добавил Николай.

– А ты, Ефимыч, когда в пивной-то бывал или нет? – спросил он, интересуясь, у Василия.

– Как-то раз заходил, поинтересовался, не для выпивки, а так полюбопытствовал. Ну, сидят там пьяные мужики, пьют, орут, ругаются, дыму накурили, хоть топор вешай. Мне что-то не понравилось, да вообще-то мне некогда там рассиживать, недосуг, рассусоливать и далеко от дома, зря уходить не приходится, – объяснил Василий.

Период НЭПа это годы полнейшего удовлетворения запросов народа с расчётом, чтобы русскому народу стало лучше жить. К услугам человека представилось все: от полнейшей свободы, правительство налогами народ не обижало (в экономическом и моральном отношении), свободы труда до свободы торговли, свободы совести и вероисповедания. Поэтому-то редкий человек не задумывался над тем, как бы повыгоднее приспособиться к этой новой и свободной обстановке, как бы чем-либо заняться полезным с расчётом получить выгоду для своего индивидуального хозяйства и принести пользу людям, стать знатным, почётным, всеми уважаемым человеком.

Поэтому-то Николаю Ершову снилось и виделось, что он тоже человек и имеет желание и способность к обогащению. В голове у него зародилась мысль, как бы разбогатеть. Его не покидал замысел и подмывала мечта о том, чтоб как бы то ни было раздобыть солидную сумму денег и открыть в селе лавку для торговли бакалейными и красным товаром, разбогатеть и выйти в передовые люди села. На лекциях в избе-читальне он наслышался о разнообразных преимуществах и вспомогательных предприятиях от власти для сельского жителя: кредит и добровольное страхование имущества.

Заполучив и зазвав страхового агента, Николай Ершов повел его к своему дому, чтоб на месте осмотрев постройку, добровольно застраховать ее в желаемую солидную сумму, задуманную Николаем. Дорогой Николай самодовольно хвальнулся перед агентом:

– Я от рождения счастливый, мне в жизни все время везёт. Восейка пошёл я в потребилку, купил шкалик водки для выпивки с устатку, выщелкнул из горлышка пробку, а она и угодила прямо в лохань. Достал ее оттуда, отколупнул бумажку, к глазам на свет ее поднял, а на ней «Рыков». Ну, думаю, даешь червонец! Съездил в Арзамас в банк, получил десять рублей наличными. Да хоть бы взять, к примеру, и дом мой – оказался под счастливой звездой. Когда я его строил и внимания не обратил, а когда выстроил – гляжу, а прямо над крышей моей избы в высоте небесной по ночам яркая звезда горит. Не верите? Дождитесь вечера, сами убедитесь. Только я вот чего опасаюсь: сорвётся эта звезда с своего места, упадет и угодит прямо в трубу. Пожалуй, греха не оберёшься, горшки поразобьёт! – полушутливо добавил он.

Подходя к дому, Николай навязчиво продолжал нахваливать агенту свою постройку:

– Вот, дорогой товарищ, обратите внимание. Я пристенок завёл к зиме, думаю, его достроить, и тогда мой дом будет выглядывать совсем по-барски.

– А это что за нитка протянута от конька к завалине? – заметил агент, пристально вглядываясь в Николаеву постройку.

– Какой ты зоркий! – удивился Николай, – это часовая стрелка и громоотвод, – поспешил объяснить о назначении этой нитки. – Нитку-то я у бабы спер, целую мотушку, и спутал, за что и получил от нее взбучку, а она мне крайне спонадобилась вместо часов. Я по ней время определяю. Только вот в пасмурный день плоховато, в солнечный-то тень от нитки видна. Когда солнышка нет плохо, а вообще-то тень от нитки время показывает точно. Если она на раме середнего окошка, то знай, полдни. Если я в определении времени ошибусь, так это каких-нибудь минут на пятнадцать. А обще-то солнечных часов точнее нет, по ним ко мне Иван Васильевич Трынков свои ходики сверять приходит.

– А вот сейчас проверим! – сказал агент, вынув свои карманные часы и щелкнув запором.

– Эх, ты случайно не променяешь свои часы на мои? – спохватившись и вспомнив о своих карманных часах, предложил агенту Николай. – У меня хорошие, знаменитой марки «Павел Бюре», только слегка поломаны. Отдавал я их в починку тут одному нашему спецу, а он вместо того, чтобы починить, от них колесико потерял, за что баба моя меня с вольного свету чуть не свела. А ты бы в городе-то их починил, там ведь часовые мастерские, наверное, есть.

– Нет, променивать я свои ходячие часы на твоего «Павла» не стану, – твёрдо и с некоторой иронией сказал агент.