По селу частенько слышны жалобы и вскрики-то возвестят, что у кого-то сапоги сбондили, то у кого-то калоши украли. А у Матвея Караблева, подкараулив, пока он ходил с пчельника домой за провиантом, жулики из двух ульев выкурили пчел, выкрали рамки с медом. «Бывало, за такие проделки в каталажку посадили бы. По правилу надо было бы так: где пойман, тут и суд. За тяжкое преступление на месте уложить, а за мелкое воровство при всем честном народе выпороть. Чтоб не повадно было! Ведь пороли же так Федора Ильянова за чужие скопы», – так высказался дедушка Крестьянинов, страшно не любивший жуликов и воров. В далеком прошлом он подложил заряженный капкан на цепи в своем амбаре, в который угодил ногой вор, взломавший амбар, выпилив дверь пониже запора–засова. Вор взмолился, хозяин, смилостивившись, выпустил его из плена, а потом сожалел, что не прикокошил его на месте преступления, потому что оставшийся на всю жизнь хромым, вор все время угрожал за капкан.

Хотя и бытует в народе мудрая пословица «Изба крепка запором, а двор забором», а для лихих людей ничто не помеха. Перелезают через заборы, ломают запоры, подбирают ключи к замкам и засовам, выпиливают двери, выдирают из косяков ершистые пробои – забираются в чужие владения и похищают чужое добро. Для совершения темных дел воры пользуются темнотой ночи, а на утро обнаруживаются их злодейственные дела. С рассветом пойдёт хозяин или хозяйка в мазанку за спонадобившейся вещью, а дверь у мазанки расхлябана настежь или исковеркана и косо висит на одной петле. Хозяева в обморок и кричат во всю улицу, чтоб все услыхали «Караул! Обокрали! Все, подчистую утащили». Народ сбегается и сочувственно ахает и, охая, допытывается: «Как забрались-то? – Ключ подобрали! – Пробой выдрали! Из сундуков все выгребли! Все до звания утащили!» От такого постигшего горя у хозяина слезы на глазах, а хозяйка в окружении баб плачет навзрыд, охает, болезненно вздыхает, причитает.

Имелась в селе ворожея Настасья Булатова. В бытность свою барыней, она научилась от какой-то прозорливой старухи этому мастерству, делая этим большую услугу потерпевшим и придавая большую тревогу и неприятность ворам. Настасья пользовалась в гадании и ворожбе разными средствами: и картами, и глядела на утренней заре в зеркала. Почти всегда точно указывала на того, кто украл. Но были случаи и напрасного поклёпа. Этак однажды необоснованно, из зависти и злорадства, один лихой человек вздумал опорочить честного труженика-мужика, якобы он увез чужое сено. Мужик этот вынужден был при общем собрании мужиков поклясться, что он сена не брал и, вытянув вперед свои мозолистые, истрескавшиеся от натуги руки, громогласно провозгласил:

– Такие руки чужого не берут!

Собрание ему поверило. Мотовиловцы грешили на кузнеца. Втихомолку ползал по селу слушок, что кузнец Алексей с сыном своим Мишкой с ворами важдается. Он ковал в кузнице ключи-двойники, пользовался ими при взломе запоров у мазанок и амбаров. У него были дружки во Вторусском. Сбывал он ворованное в Чернухе и в Пустыне таким же лиходеям, как и он. Под стать кузнецу с ним подружился Олешка Вар-в, который прославился в селе как карьерист и не чистый на руку.

Однажды в темную ночь возвращалась от своей тетки Татьяна К. и напоролась на воров. Нечаянно помешала их лихому, злонамеренному делу. Они копошились у запора одной намеченной ими для обкрадывания мазанки. Внезапно из темноты к Татьяне подскочил Олешка, врасплох она испугалась до того, что всхлипнув от ужаса, остановилась на месте ни жива, ни мертва, сердце так и екнула и ушло в пятки. Олешка Татьяну узнал, а она узнала Олешку, хоть темнота был – глаз выколи. Олешка молчком поднес к Татьяниному лицу указательный палец и, угрожающе помахивая им перед самым ее носом, приглушённо и угрожающе сказал: «Смотри, Помалкивай! И чтобы было ни гу–гу!» После Олешка укорял сам себя: впутался в это дело, что сам не рад. Вскорости все лихие дела воровской компании вскрылись, наконец-то вся эта воровская шатия попалась. В народе почувствовался облегченный вздох. В селе прокатилась молва: теперь им, пожалуй, не выкрутиться и не выпутаться из пут своих злодеяний.

«Что вор не ворует – острога не минует!», «Чужое добро впрок не пойдёт!» – толковали на озере и по переулкам бабы, развязав свои словоохотливые языки и внутренне радуясь тому, что теперь-то нечего опасаться воров, задорно улыбались. Но воровская компания, видимо, отделалась только тревожным испугом. Видно, задарили судей и следователей, которые расследование начали и безрезультатно окончили. Воры временно приутихли, в селе установились тишина и спокойствие. Зато в селе появился вор-домушник Костя Шевляков. Он лазил воровать в избы-келейниц, пользуясь тем, что они по праздникам уходили в церковь к обедне и своровать можно.

Объединившиеся в трест сельские закупщики каталок Васюкин, Павлов, Цапаев и трое Лабиных решили открыть бакалейную лавку. Помещение под нее подобрали на мочалининском перекрёстке в просторной мазанке Ивана Петровича Аникина. Продавцом поставили зятя Цапаева, обер-жулика Ваську Панюкина.

Торговля в этой лавке пошла бойко, товару понавезли всякого. Васька торговал виртуозно, лавка была отдана ему как бы на откуп. Трестовцы надеялись на Ваську, что он не проторгуется, мало его контролировали, больше занимались своим основным делом. Закупали у кустарей каталки и, сбывая их, отправляли по разным городам России. Васька делал свое дело умело и с наглой хитрецой. Он мало, когда находился за прилавком, не подвыпившим для смелости. Хотя язык у него и у трезвого работал виртуозно без отдыху. Пользуясь малограмотностью, застенчивостью и скромностью некоторых людей, приходивших к нему за покупками, Васька нагло обманывал покупателей, нахально околпачивал их. Редкий уходил из лавки необщитанным «расторопным» в торговле Васькой. Уставив бесстыжие полупьяные глаза на покупателя, Васька деловито откладывал на счетах рубли и копейки, причитающиеся за товар и как бы нечаянно присоединял к ним лишний гривенник, который незамеченным переходил из кошелька честного покупателя в карман «честного» жулика Васьки. Но покупатели, зачастую не умевшие смекнуть в голове дважды два, не замечали васькиных ухищрений и, благодаря Ваську, благодарно кланяясь ему, довольными выходили из лавки. Некоторые, желая этого, старались завести знакомство с Васькой, любезно шутили и заискивали с ним, говоря: «Красный купец, как бы с тобой покумиться!». Он самодовольно улыбаясь, весело отшучивался: «Мне со всеми родниться, так все село родное будет – по гостям ходить не успею! Или от гостей отбою не будет!» – и снова бойко принимался за торговлю, по-жонглерски бросая селёдку или колбасу на чашку весов.

– Как в аптеке, так и тут, сорок фунтов так и пуд! – молодцевато скороговоркой на шутливый манер приговаривал он. – Не подмажешь, не поедешь, не обманешь – не продашь! – многозначительно подмигивая в толпу, балагурил он.

– Сам бы ел, да деньги надо! Деньги ваши, станут наши! Денежки, что воробушки, улетят и прилетят! Запрос в задницу не клюет! Анархия – мать порядка! – довольный успехом, не унимаясь, ухарски тараторил всем угодливый Васька. Васька старался поведением своим и словами не обидеть покупателя. Он хитро обдумал свое положение и твёрдо решил для себя: лучше человека улестить словами, чтобы он был доволен и доверителен ко мне, а уж как его объегорить, на это у меня есть умение и способности. Дело проворности рук и никакого мошенничества.

И недаром побывавший в лавке и купивший у Ваське всего-то только восьмушку махорки да коробок спичек Семион Селиванов довольно бахвалился, восхвалял Ваську перед мужиками:

– Вот это приказчик, вот это человек! К восьмушке табаку дал мне кисет бесплатно в придачу. На, говорит, дедок, пользуйся моей простотой, кури себе на здоровье. Он говорит, мне не нужен, я не курю!

Через некоторое время Васька Панюкин так разбогател, что деньги, как непоседливые червяки, зашевелились у него в кармане, и в народе пошла молва: у Васьки денег развелось уйма, «куры не клюют!» Он вместе со своими собутыльниками и причиндалами частенько кутил, пьянствовал и играл в карты на деньги, безучётно сорил деньгами и направо, и налево, ухарски повел свою жизнь в быту. В тонкости торговли посвятил свою жену Дуню, сам частенько стал жизнь проводить разгульно и широкомасштабно. Не зная учёта и счёта деньгам, он познал прок и в золоте: вставил себе и жене зубы из этого благородного металла, и стали они оба с Дуней «в золоте купаться». Его жена Дуня стала не простой сельской бабой, а всеми уважаемой купчихой, а жить-то они стали не в пример простым труженикам в недостатке, а в наслаждении и блаженстве.