– Нет, ищи, не ищи, нету. Я кошелёк-то вот в карман пеньжака клал, хорошо помню. И вот арась – нету!

– Василий Ефимович! Не выручишь ли меня деньгами с пятишницу ? – обратился с просьбой Кузьма. – Я в долгу не останусь.

– У меня у самого-то осталась только трёшница всех и денег-то, – живо отозвался Василий, вспомнив о том, что Кузьма ему еще с прошлого года должен был рубль.

– Не может этого быть, чтобы у тебя да последняя трёшница в кармане! – настойчиво увещевал и усиливал просьбу Кузьма.

– Ты моих денег не считал, и вообще, зачем вторгаться в чужой кошелёк. Чем залезать в долги и идти в кабалу, имей свои монеты, – резонно с подковыркой отрезал Василий.

– А я бы вот дал тебе, Кузьма, только ты больно платиться-то туговатый, – вмешался в разговор Степан Тарасов, стоявший в лавке в толпе, ожидающий своей очереди.

– Как так!

– А так, вот уж третий год пошёл, как ты мне полтинник не отдаёшь, видимо, уж совсем замотать хочешь.

– Это какой же долг ты за мной считаешь? – как бы недоуменно переспросил Кузьма Степана.

– А помнишь, я тебе около Васьки Панюкина лавки полтинник в долг давал.

– Вот тебе раз! Изволь радоваться! – удивился Кузьма.

– Так я же тебе его сорок раз уж отдал, а ты все помнишь и не забыл, – возмущался Кузьма.

– Хоть бы один-то раз отдал, а то совсем зажилил, – продолжал обличать Кузьму Степан.

– А помнишь, ты у меня колесо взял, – бойко, с видимым упреком, заметил Степану Кузьма.

– Так я его у тебя не просто взял, а купил, уплатил за него пречистые трудовые денежки, – изрёк действительное обстоятельство дела Степан.

Слушая эту перебранку, Василию хотелось поскорее выбраться из лавки, но вспомнив, чего бы еще купить, громко обратился к продавцу:

– Да, бишь, Митрий, чуть было не забыл, прикинь-ка мне одну селёдину, да выбери, которая покрупнее! – с явным достоинством добавил он.

– Выбирай, не выбирай, она вся одинаково крупная, сорт «Залом», она мелкой не бывает, – рассуждая, Митрий, уложив на чашку весов значительного размера сельдь, сказал:

– Вот, кило с лишним.

Расплатившись за товар, Василий, рассовав чашки по карманам, блюдца сложив стопкой в руке, селёдка в другой, стал продвигаться к выходу. Держа руку с селёдкой над головой, он едва протискался к двери.

Идя домой, Василий остановился против пятистенного дома Настасьи Булатовой и прислушался к разговору, который вела Настасья со своей племянницей Анисьей:

– Аниска! Отвори дверь, тарашки несу! – так вызывала Настасья племянницу из избы, держа растопыренные руки перед собой. Аниска поспешно открыла сенную дверь крыльца и недоуменно спросила:

– А где же тарашка-то?

– Вот, нюхай от рук, поймешь чем пахнет. Я в лавке об тарашку украдкой все руки вываландала, пошла с деньгами, чтобы купить, а приказчик сказал, что мои деньги старинные и «не ходют», взял да их и раскидал на ветер, а вить на них советский герб, серп и молоток обозначены. Сказали, что они уже обменены! Какая жалость! Лучше бы я ими в избе стены обклеила или вон крышку сундука, – негодуя, охала Настасья, жалея о том, что ей не пришлось отведать тарашки, а пришлось только довольствоваться ее запахом от рук, да облизыванием пальцев, которые смачно были обмазаны тарашечьим рассолом. Перед тем, как Настасье пойти в лавку, к ней по-соседски пришла все та же всеведущая Анна Крестьянинова и известила шабрёнке:

– Эх, в лавку на Слободе тарашки хорошей привезли: пластована и с икрой.

Она знала, что Настасья тарашку любит до ужаса. Слова Анны разожгли аппетит у Настасьи, как виноград у лисы. Недолго думая, Настасья собралась идти в лавку и, шевыряясь в шкапу, отыскивая деньги, она проговорила:

– Пойду, погляжу, глаза потешу, может быть, куплю! – и вот, купить-то ей не довелось.

Бережно держа в руках стромкий и нежный бьющийся товар, Василий Ефимович, придя домой, громко крикнул из сеней:

– Отворите дверь!

Ванька ударом ноги открыл от мороза пристывшую к косякам дверь. Торжествующий Василий, довольно улыбаясь, разложил купленный им товар на столе. Вся семья с интересом стала рассматривать покупки. Детвора принялась за развертывание чайных приборов, а бабушка Евлинья присела к селёдке.

– Чай, сколько денег-то на них извел? – заинтересованно полюбопытствовала Любовь Михайловна.

– Совсем пустяки, по дешёвке, дарма, одним словом, – успокоительно проговорил Василий.

– Эта посуда из городских трактиров, из нее, возможно, знатные купцы чай пили, – с некоторым довольством, преклоняющийся перед стариной, гордо добавил он.

– Подошёл я к потребилке-то, а там шуму, зеву, как в улье, хоть уши затыкай. Хотя народу-то в потребилке и много было, но я попал в кон. Затиснулся в очередь и стою, пришипился, а потом очутился у самого прилавка, а кум Митрий-то все же мне с руки. Я и набрал всего. А дело все же, Анна-то баяла, что приказчик-то копун. Пока мне товар отпускал, некоторые в лавке-то, наверно, выспались, – высказался о нерасторопности продавца Василий.

– Любовь, ставь-ка скорее самовар, будем из новой посуды чаевничать. Селёдку порежь, перед чаем посолимся малость.

Вся семья расселась вокруг стола. Ребятишки всяк себе подобрали по новому чайному прибору, стараясь выбрать, который понаряднее, с красивыми цветочками. Из таких слаще чай-то пить.

Почуяв полную свободу от власти, русский мужик стал раскрывать свою душу во всю ширь. Знаменитый НЭП позволил мужику воспрянуть духом и телом, в сознании мужика зародились творческие, созидательные планы, направленные на рациональное ведение хозяйства и увеличение сельскохозяйственной продукции. Этому способствовали ликвидация безграмотности среди сельского населения, распространение среди народа газет, журналов и книг, проводимые на разные темы лекции в избе-читальне, кино, а впоследствии и радио.

Кредитное товарищество, открывшееся во Вторусском, давало нуждающимся крестьянам деньги в кредит для приобретения коров, лошадей, инвентаря и сельскохозяйственных веялок, сеялок, молотилок. Благодаря всему этому, жизнь в селе пошла в гору. Народ повеселел, люди стали выбиваться из бедноты, стали богатеть, стали прибиваться к элементарной культуре, стали отступать от позорного невежества в быту. Приезжающие из Арзамаса лекторы проводили лекции о быте и здоровье, сопровождая наглядными плакатами, развешанными на стенах в избе-читальне. Всюду видны были призывающие и ободряющие лозунги вроде «Солнце, воздух, пища и вода – наши первые друзья!»

Приехал в Мотовилово агроном. Собралось в избе-читальне больше сотни мужиков, с увлечением прослушали лекцию о земле, о том, как рационально надо обрабатывать землю и вести личное хозяйство. Внимательно с полуоткрытым ртом, сидя на передней скамейке, слушал лектора Николай Ершов. Во время лекции он даже боялся пошелохнуться, а когда лектор, кончив говорить, сказал, обращаясь к мужикам «Спасибо за внимание!», Николай выдохнул:

– Вот это лектор! Вот это Голова! – и к лектору:

– Спасибо тебе, уважаемый товарищ, уж больно ты понятно и увлекательно баял. Был как-то у нас тут тоже лектор, кажись, тоже из Арзамаса, так тот разговаривал с нами, мужиками, на таком научном и непонятном нам языке, что я то понятливый человек, и то ни хрена не понял, а некоторые мужики на лекции совсем спали. Видать, он в нашем сельском хозяйстве ни бе ни ме не понимает, у него и диплома-то не оказалось. Я проверял, баит, дома оставил. Ты будь добр, приезжай к нам ищо когда-нибудь, а я к тому времени слушателей подберу, сагитирую и подготовлю особенно. Я увлекаюсь этой самой как её ни назовёшь, агрономия что ли! – настойчиво упрашивал лектора Николай, желая вплотную познать агрономию.

– Ладно, как-нибудь еще приеду, загляну, – пообещал лектор, видя, что его лекция заинтересовала мужиков, особливо этого приземистого, рябоватого и простоватого человека Николая.