– Ну, ладно, теперь давайте о деле толковать, – вот вы осмотрели мое хозяйство. Так во сколько, думаете, можно застраховать? Давай катанем в тыщу, – воодушевленно, с азартом произнёс Николай.

– Что ты! Куда заломил, – удивленно осадил его агент, – самое большое, я могу застраховать твою постройку в двести рублей, и то против инструкции.

– Так ведь я добровольно страхую! – простодушно заявил Николай.

– Во сколько моя душа желает, во столько и застрахую!

– Нет, батенька, мало ли что ты захотел, на все предел есть, к тому же инструкция. Притом ты сразу в купцы хочешь попасть, застрахуешь, к примеру, в пятьсот рублей, возьмёшь, да ночком сам же и подпалишь, страховку получишь, вот тебе и купец с денежками-то.

– Да разве я этого позволю! – обиженно возразил Николай. – Я односельчанам не злодей и на шее крест имею! Ведь если, помилуй бог, мой дом загорится, то всему селу не устоять, изба моя построена из казенного леса, бревна одна смоль – сам строил. Да еще, к примеру, если во время пожара ветерок будет потягивать на село, тогда совсем беда, беги из села в поле, чтоб самому живьем не сгореть, – взахлеб расхваливал Николай свою постройку.

– Так-то оно так, – деловито прервал его агент, только общий-то вид твоего строения не внушает большого впечатления. Крайняя оценка, на которую я соглашусь, это сто пятьдесят рублей.

Но расхвалившийся Николай не уступал и настоял в оценке в двести рублей.

– Страховой лист писать, пошли в совет, – агент во внутренность Николаевой избы пойти не пожелал, побрезговал. А когда Николай вернулся из совета домой, жена его, осведомляясь, спросила:

– Эт ты с кем целый уповод под окошком-то разговаривал? Я все изнутри избы наблюдала.

– Это мы с штраховым агентом нашу постройку осматривали, заштраховал я, вот и бумага с печатью.

– Чай, во сколько оценили избу с двором? – поинтересовалась Ефросинья.

– На двести рублей, он сулил сто пятьдесят, а я отторговал на двести.

– Только бы не сгореть, не надо никакой штраховки, – размышленно добавила она.

– Дура! Сгорим – двести рублей получим, а это деньги! На них построится можно и магазин с торговлей открыть можно, только бы людям не досадить вовремя пожару от нашей избы, пылу много будет.

Вечером в этот день Николай раненько залёг в постель, осенённый мыслью о том, что в случае пожара он огребет немалую сумму денег и что на эти деньги он построит дом на каменном фундаменте, откроет торговлю. Его скоро заварило, и он, захрапев, погрузился в богатырский сон.

Спит Николай и во сне видит себя красным купцом-лавочником. Будто бы идет он по улице села, ему все кланяются, шапки снимают, останавливают для делового разговора. Как после этот сон Николай рассказывал своей жене, будто идёт он по Главной улице и, перехватив его путь, Осип Батманов спрашивает:

– Николай Сергеич! У тебя в лавке-то есть коробочные ботинки? Сына женим, Венчаться-то ему пеньжака у Савельевых выпросим, а обувь-то купить решили.

– Есть, есть, – степенно отвечаю я Осипу, – приходи, подберём. Я вчера только из Арзамаса, от купца Подсоснова сто коробок хромовой обуви привёз, всю молодежь села обую. Иду будто дальше, перегораживает мне дорогу Анна Крестьянинова, остановила и спрашивает:

– Николай Сергеич?! У тебя в лавке нет ли сатину синего, мужику на рубаху? – я остановился и с некоторой обидой отвечаю ей, – во-первых, у меня не лавка, а магазин о двух отделах. Бакалеей заведует жена Ефросинья Семеновна, а красным товаром торгую я сам, так что у меня в магазине от всякого товару и мануфактуры полки ломятся.

– А из штанного-порточного, что есть у тебя? – допытывается она.

– Есть, есть, – деловито отвечаю ей я, – всякой ткани большой выбор: сатин, молескин, рубчик, коленкор, сатин-река, канифас, фланель, бумазей, даже кармазинное сукно имеется, чего тебе еще надобно? – перечисляю я этой ей все, а она своими пронырливыми глазами меня с ног до головы обводит, мне помлилось, что она сглазить меня хочет, а она и говорит мне:

– Николай Сергеич, вот гляжу я на тебя и удивляюсь, ты у нас в селе почти самый уважаемый человек, как ни говори, купец первой гильдии села.

– Да-да, отвечаю я ей, нас в селе-то двое таких купцов, Васюнин, да я.

– А вот вид-то у тебя не совсем приличный, – будто б продолжает она.

– А что? – удивленно спросил я.

– Картуз на голове у тебя вроде бы хороший, рубаха тоже ничего, из красного сатину, и жилетка честь-честью, штаны плисовые, а на ногах-то почему-то вместо сапогов лапти. Неужели у тебя на сапоги средствов не хватит? – укоризненно подковырнула она меня. Взглянул я на свои ноги, так и обомлел, словно меня варом всего обожгло. И в самом деле, на ногах-то у меня действительно лапти, словно обувал сапоги в гармошку, а очутились лапти. Чую, как от стыдобища весь я краснею, как рак. Я и давай шутливо оправдываться перед Анной и говорю ей:

– Я всегда в дальнюю дорогу в лапти обуваюсь по примеру Арзамасского богача Курочкина Ивана Сергеича. Он, как идти в дальний путь, в лапти всегда обувается и айда. В них в дороге идётся легко и мягко. Вот и я перенял от него эту манеру. А ходил во Вторусское к масленнику Маслову о доставке мне в магазин конопляного масла. Договорился так, что будь добра, скажи приближенным бабам, чтобы они за маслом ко мне в магазин шли. А из Нижнего Новгорода поджидаю полвагона рыбы: белуга, севрюга, осетрина, сазан, судак. Плохих сортов я не заказал, и белой муки сорта «вторая Голубая» в мешочках-пудовичках по двадцать рублей. Окончив разговор с Анной, я чуть ни бегом домой прыснул из-за боязни, как бы еще кто не увидал меня в лаптях-то – позору не оберёшься! Прибежал домой, скорее переобулся и поспешил в магазин. Не успел зайти за прилавок, а Осип уж тут как тут. Гляжу, а он, обтирая ноги об скобелку у входа, пристально таращит глаза на вывеску, а на вывеске, как известно, написано: «Торговля Николая Сергеевича Ершова и К». Осип заинтересованно спрашивает меня:

– Это с кем ты, Николай Сергеич, в компании-то?

– Как с кем? С женой! Мы разве с ней не в одной компании живем и действуем, – самодовольно будто бы рассмеялся я.

– Хоть и на торной дороге ты магазин поставил, идя и едя на станцию или в Чернуху, тебя не обойдёшь и не объедешь, а все же далековато от сельской серёдки-то к тебе за покупками ходить, – с критикой, но деловито заметил Осип.

– Я, конечно, сам сплоховал. Надо бы магазин-то построить в центре села – на Моторском перекрестке, там, где проживает Герасим Иваныч Дунаев. Его бы надо оттеснить с места-то, а то растопырился во весь перекрёсток с его копеечной торговлей семечками, орехами, калачами, пряниками и конфетками, а я с сотельным оборотом почти на околице, в поле вынужден торговать, – высказал свою досаду на Дунаева Николай. – Хотя все равно, оборот у меня и здесь громадный, копейка на копейку лезет. Недаром, вон, погляди, у порога для счастья я подковы приколотил. Осип потёр ноги о подковы (по традиции, чтоб подкова не ржавела).

– Ну, подай-ка мне коробочные-то, – попросил Осип.

– А какова размеру?

– Сорок первого! – ответил Осип.

– Вот, пожалуйста! – достав с полки коробку и положив ее перед Осипом на прилавок. Он раскрыл коробку-то, да так и ахнул. А я, как увидел, что в коробке-то вместо ботинок лежат пара лаптей, так и обмер. Чую, как на голове у меня волосами картуз поднимается. Думаю, значит, вся партия такова! Открыл другую коробку, и точно! Так и есть! В ней тоже лапти. Ну, думаю, пропал, обанкротился! Выходит, меня нахально надули. А Осип уперся в меня глазами, да с таким язвительным укором и начал меня стыдить:

– Так это что же! Николай Сергеич, вместо ботинок, ты лаптями меня хочешь наградить? Я, говорит, лапти-то и сам сплету не хуже этих, да и лапти-то были бы как лапти, а то сплетены на мордовский фасон.

– Я с досады сунулся в бакалейный отдел, смотрю, а на гвоздях вместо колбасы висят кожаные хомутины. Тут уж я совсем опупел. Ошалело схватил себя за волосы и в беспамятстве деру их. Гляжу, а Осип на меня так разгневался и хочет меня чем-то ошарашить, только под руками у него ничего не оказалось. Он с досады весь напрынился, да ка-ак кашлянет на меня, всего обдав меня чем-то горячим вроде сладкой каши-размазни. Тут я и проснулся.