Что-то странное витало в воздухе, знать бы еще, что именно. Женщина на экране неожиданно подвязала волосы в высокий пучок и надела платье, обнажающее одно плечо, ее платье из органзы странно гармонировало с находящейся позади нее картиной, изображающей Сафо, и общим видом белой студии, выполненной из какого-то похожего на мрамор камня с закругленными силуэтами стола и высокого окна. Возле диктора на столе лежала книга, возле книги циркуль, которым она левой, кстати, рукой что-то чертила на листе бумаги, картинно изогнувшись, пока правая рука, подражавшая ораторам древности, взрезала пальцами воздух. Кажется, даже тупой зомбоящик превратился в подобие концерта классической музыки, только не постсоветского, унылого дергания за скрипочку в зале, состоящем из одних пенсионеров, а настоящего.

Яр сидел, макая пончик в чай, и не уставал слушать доносящие из телевизора рулады. Что-то определенно менялось. Возникало желание снять с себя протертые спортивки и одеть более приличные случаю черные брюки, которые он изредка одевал на собеседования на различных работах, когда поток донатов прекращался и вновь надо было идти позориться. Яр отложил чашку, поймал на лету крошки пончика и сунул их в рот, ощутив блаженную теплую сладость и сытость, и, потянувшись всем телом, открыл телеграм. Быстро найдя нужную строчку, он отправил сообщению пользователю «Яскравий Кiт», тому самому великому преподавателю, умчавшемуся строить азиатский рай на земле, но до сих пор искренне жившему на донаты украинцу, и отправил ему следующее:

«Похоже, теперь ты вновь можешь преподавать. Слышал?»

Пока Кит не был онлайн, он успел походить из угла в угол туда и сюда, ответить на сотню других сообщений, поздравлявших его или выражавших озабоченность тем, что творилось вокруг Алексеева, который не был ни бизнесменом, ни силовиком, поругаться с анонимными комментаторами, ржавшими над тем, что сыном властного Ижикова становится какой-то плюгавый интеллигентишко, несколько раз написать про чужую мамку, и, наконец, не вытерпев, открыть почту новоявленного лидера, уже заявившего о том, что его поддерживает все население страны, и черкнуть пару слов о себе, своих родителях и будущем России. Только потом Кит ответил, но Яр был где-то уже далеко: «Извини, я украинец, да и что вы там собираетесь делать, когда я живу в самом идеальном обществе из всех возможных?»

Он, его родители и несколько неизвестных ему деятелей в один прекрасный день сели в поезд, уносивший их навстречу лидеру, а потом вернулись в Арбазовку, получив немалые должности, правда, в местном городе, но все равно настолько значительные, что их квартира сменилась красивым домом, над которым взвилось знамя с их гербом, полученным от дальних предков, а фасад украсился надписью «Ярошевские. Аристократия». Соседние дома, не прошедшие по конкурсу, состоящему из разнообразных психологических, технических и прочих физических испытаний, стояли с унылыми табличками «Купцы» или «Земледельцы». Как знали некоторые, на пятом этаже дома через дорогу вообще висела надпись «Поэты», что считалось крайней негодностью обитавших там жителей. Когда Ярошевские приехали и привезли с собой постановление властей о том, что отныне они принадлежат к аристократии, отец несказанно обрадовался, ибо был пенсионером, избавленным по старости лет от военной службы, мать огорчилась, не найдя в своем новом звании ничего, что могло бы вознаградить ее на старости лет, а Яр, подойдя к дакимакуре, в последний раз поцеловал и обнял ее. Потом он опустился на диван, включил комп и стал, обливаясь слезами и одновременно с внутренней гордостью, удалять остатки игр, захламлявших рабочую память.

Завтра он станет воином, перейдя на сторожевую службу. А после, возможно, вообще отцом. Через неделю должен состояться праздник, когда ему будет позволено выбрать себе первую жену из всех остальных, последующих одна за другой десяти – по количеству прожитых им до пятидесяти лет – отрезков жизни и праздников плодородия. А потом и стать отцом. Но об этом он уже не размышлял. Он знал, кого выберет: по ту сторону экрана его фанатка договорилась с ним о приезде в Абразовку в день праздника. Вопрос заключался только в том, станет ли она его женой и на следующий год?

Нервно мотнув головой, Яр несколько раз подтянулся на висевших над головой брусьях, передохнул, пытаясь запить водой ощущение выскакивавшего из груди сердца, одел бушлат и пошел, сжимая в руках красивую винтовку с оптическим прицелом, злобно блестевшую в лучах солнца.

Атропос, нежно придерживая чайное блюдце, не могла удержать своего волнения и не расплескать чай, порывисто встав на ноги и заходив, ударяя обутыми в белые сапожки ногами, по облакам.

– Ну это же несправедливо… Нет, так и должно было быть. О чем то бишь я? Он родится в такой интересной, знатной семье. Дед и бабка – великие люди, носители человеческих отличий там, в Низу, причем вполне почитаемых даже в былые времена, когда люди превыше всего ценили деньги, и его деду приходилось вымаливать мерзкие зеленые бумажки у каких-то толстых господ, которые не давали ему проходу, печатать книги на дешевой серой бумаге, при мысли о том, что их никто и никогда не прочтет, кроме парочки его студентов. Да, сложная судьба… Бабка – обладательница лебединой шеи, наперсница Орфея, сама похожая на лебедя и исполнявшая его партию как в большом балете, так и в нескольких малых номерах, приковывавшая к себе внимание сильных мира сего. Правда, ей пришлось побывать любовницей бандита, но это было давно, так давно, что его поцелуи, – Атропос закраснелась, – стерлись из ее памяти…

Клото, сидевшая рядом, хихикнула:

– И все равно это самый занудный из ныне существующих строев, ты не можешь не замечать.

Лахесис подняла палец вверх и указала им, как сестры заметили, чуть ли не на прежнюю область пребывания титанов:

– И все равно, Алексеев гениальный человек и президент. Как наш отец, Зевс, победил своего отца, Кроноса, и поставил превыше всех трон свой, так и Алексеев сменил нечестивое и сребролюбивое царствие своего отца, Ижикова, на свою разумную власть, освещенную философией…

Геба, слегка задумавшись, полуприкрыла глаза и бросила в сторону:

– Но ведь Ижиков был тиран?

– Был.

– Да сплыл, так, Ла? – хохотнула Клото.

Облака, которые она завязала на лодыжках, как целофановые пакеты, недавно упраздненные обсуждаемым ныне правителем-философом, упорно не желали крепиться на ее атлетических ногах и скользить вдоль эфира, как на катке. Хариты опять обгоняли ее на повороте, чертовки.

– Эй, я бегу, – крикнула она, но облако опять соскочило с левой ноги, и Клио, ошеломленно ухнув, впечаталась лбом о пустующее кресло своей матери.

– И когда ж этот сукин сын родится, а, Попо? – заныла она.

Ей на земле начал вторить вой новорожденного младенца.

Когда он впервые написал ей, она даже не обрадовалась. У нее была куча мужиков в интернете, которые от нечего делать постоянно скидывали ей мемы, пара-тройка парней в университете, некоторые из них приезжали туда на шикарных машинах, наконец, пара треков любимого европейского певца на Спотифае, которые она от нечего делать переслушивала. Когда она глядела на себя в зеркало, она, правда, ничего не видела, потому что очки давно уже стали для нее не просто прибавкой к глазам, а полноценным фасеточным зрением. Она обожала геймлеи с танковыми армадами и самураями, а также тренироваться по методу Брюса Ли и читать умные книги о строении нашей вселенной. Ей ничего не было нужно от него, кроме пары вопросов о будущем нашей страны, на которые он постарался как можно детальнее ей ответить.

До это ей писал его друг Эльдар, он же EldaYakuza, который обожал даосизм и рассуждал о том, каким будет технофашизм без оглядки на антиутопии. Эльдар обожал по утрам присылать ей селфи с одним выпученным глазом, виднеющимся из-за одеяла. Когда его довелось сфотографироваться в полный рост возле вывески какого-то супермаркета, она была жестоко разочарована: Эльдар, увы, имел пухлые щеки типичного степняка, низкий рост, а его левый глаз не соответствовал правому. Да и куртка у якудзы, честно говоря, не оставляла сомнений в том, что вес принадлежавшего ей тела значит для жизни данного субъекта больше, чем вес мозгов. Тогда она плавно переключилась на Яра, тем более, что он тогда только начал стримить, а ей нравилось все, что не получило широкого охвата. Под широтой охвата она понимала как корпулентность тела, так и более сложный случай – сколько раз этого человека хотя бы пытались охватить нежные тянские руки. Она не хотела бы оказаться не то что тысячной, но даже и второй.