Слушавший эту исповедь майор слегка покряхтел и решил выделить в рапорте словосочетание «полицейское государство». Человек он был старый и не умел в постиронию, которая в его устах вполне могла превратиться и уже превращалась в постсвободу. Ты можешь считать себя, думал он, абсолютно независимым человеком со своим собственным домом, выходом в интернет, реальными или, скорее, виртуальными друзьями, но у тебя всегда есть некое стремление ото всего освободиться, самолично нагнувшись перед рамкой картины «Я и светлое будущее России», написанной в том или ином определенном стиле. Ты мог прийти на работу и уволиться, сменить место приложения усилий вообще, быть безвольной мухой на стекле жизни, но, стоило тебе написать одно лишь слово, как из мухи ты превращался в монстра на мониторе майора, и тебя – не реально, но оттого не менее болезненно – расстреливали из бластеров повышенного внимания, сплетен и причастности к «иностранной организации». Вот и сейчас, параллельно с совещанием другой инициативной группы, которая рассматривала количество крамолы в доселе неизвестном старшему поколению продукте японской анимации, этот майор помечал особенно интересные места речи Яра, держа компьютер открытым также и на беседе канала телеграма «ЯркиеМюсли», который и вел Ярошевский-младший. Кольцо наблюдения постепенно стягивалось возле него, но он и не имел понятия о том, насколько оно было непрочным. Ничего более крамольного, чем «полицейское государство», Яр доселе не сказал и не думал говорить, лицо свое он скрывал, злобные и вражеские комменты со свастиками или призывами к насильственным действиям подчищал, поскольку и сам не был таких взглядов. Максимум, что мог сделать майор, так это перекрыть ему доступ к профессии, если он когда-либо вообще захочет на работу, для того хотя бы, чтобы иметь деньги на очередную компьютерную игрушку про недалекое будущее.

Что майор не знал, так это то, что будущее человека не обязательно находится в его цепких пальцах, даже если этот самый человек ни разу не высказал ни одного преступного соображения, не был в сговоре, не финансировался и не привлекался. Мать Яра, закрепив на голове бигуди и надев через голову сорочку, собиралась ложиться спать, тяжело вздыхая и косясь на читающего толстый том отца, предварительно, в силу новообретенной веры в Бога, прочитав молитву. На дворе стояла теплая погода, в воздухе летало огромное количество мошек, выхлопов дизельного топлива и звуков музыки из соседской машины. Казалось, ничто не предвещает другую грозу, кроме климатической, как вдруг…

Пончик майора упал на клавиатуру и некоторое время лежал, впитывая в себя чай, пока его хозяин, в панике застегивая пиджак, садился на переднее сидение служебной машины, которую, отчаянно срывая ногти, пыталась завести женщина-водильша, или водителка, или кто бы то ни было, а через границу обрывали телефоны корреспонденты мировых новостных служб, пели громким голосом победные славянские гимны, ругались и составляли коммюнике. Когда во дворе громко свистнула первая ракета с красными сигнальными огнями, Яр заходился истерическим смехом, а донаты все сыпались и сыпались на его голову. Так сбылось одно из первых предсказаний древнегреческого философа – в одном конкретном обществе сменилась власть, и теперь настала очередь второго предсказания – сын покойного тирана должен был взять бразды правления в свои руки и направить государственных коней прямиком в университеты, чтобы находящихся там профессоров философии привлечь к управлению государством.

Отец Яра, читая книгу, неожиданно вздрогнул от прозвеневшего рядом телефона. Черный теплый аппарат яростно сиял на всю затемненную комнату своим оранжевым светом. Ему пришлось для того, чтобы банально встать, перешагнуть старыми, почти негнущимися худыми ногами через сонное, но такое тонкое и нежное в лунном свете тело жены, не утратившей природную гибкость балетной девочки, и взяться за трубку.

– Алло, Вань, ты? – Голос его друга и соратника буквально взмывал в трубке и опадал вниз, как будто бы он мчался по какому-то невидимому марафону.

– Да, а что? – недоверчиво произнес Ярошевский-отец.

– И… ижиков умер, – словно икая, выговорил фамилию коллега.

– Это не шутка? Алло? Откуда ты знаешь вообще, эй? – Иван Иванович Ярошевский поперхнулся и облокотился поплывшим телом о стену. – Что с нами вообще теперь будет?

– Ты про финансирование? Нет? Забудь, дело в том, что его сын…

– Нет у него сына, – громко произнес Ярошевский-отец, как бы закрывая этим саму тему беседы, которая намекала на несколько недавно появившихся в печати «разоблачений» главы государства, приписывая ему романы с сотрудницами, безымянных детей и даже далекое и странное отцовство одного из министров, который, по сути, был младше Ижикова на каких-то четырнадцать лет.

– Нет, есть, – уверяла трубка. – Мальчик недавно сдал анализ ДНК, и прямо сейчас приехал вступать в свои права…

– Но будут же выборы, – устало отмахнулся отец. – И вообще, Ижиков всегда хорошо выглядел.

– Это от стволовых клеток… ик!.. ой, – вздрогнул телефон.

– Ты пил? – озабоченно спросил отец.

– Ну, решил справить окончание труда над той книгой, – оправдалась трубка. – Все-таки свобода воли в аналитической философии вещь сложная. А как там элеаты?

– Поживают, – уклончиво ответил отец. – И все равно не понимаю, какого черта ты звонишь, если серьезно? Ну умер и умер. Я его, собственно, никогда особенно не любил, да и институт особо ничего ни от жизни его, ни от смерти не получит. Не валяй дурака.

Жена тихо засопела и подняла аристократически-удлиненную голову, подслеповато вслушиваясь в разговор.

– Кто?

Отец жестом красивых пальцев интеллигентного мужчины тихо показал ей, что спать можно. Она, однако, не послушалась, слегка привстав на локте. Луна прочертила ее угловатое выпуклое плечо и отправилась на звонкие острые ключицы. Ярошевский невольно залюбовался ей, вспомнив тот день, когда ему довелось столкнуться с ней в коридоре того выставочного комплекса, выронив пару листков с написанной лекцией ей за небольших размеров корсаж, и закраснелся.

– Ты не понял. Нас всех вызывают в университет. Одевайся… Новый начальник любит философию.

Отец недоуменно поморщился. Мать пожала плечами и постаралась вглядеться в лицо своего благоверного, умирая от желания спросить, что делается.

– Ты же не знаешь, кто его сын? – спросила трубка на той стороне и радостно выдохнула: – Это…

– …Николай Алексеев, молодой, энергичный директор многопрофильного издательства «Имплювий», специализирующегося на пропаганде изучения гуманитарных наук и тесной связи их с ныне забытой натурфилософией, – вещал неожиданно включенный Яром телевизор. – Свою кандидатскую работу он защищал по Макиавелли, докторскую – по философии Платона. Более образованным человеком, чем Алексеев, был только президент Грузии Звиад Гамсахурдия. Так что всем, кто беспокоится о судьбе нашей страны, могу сказать – мы находимся в надежных руках.