Стоило одной из душ подлететь близко к коленям и разорванному подолу матери, как сидящая на них Атропос неожиданно вздохнула и упала в обморок, предварительно уронив парасольку, закатившуюся под ноги одного из грешников и подобранную им. Мать рванулась к зонту, согнувшись чуть ли не пополам и придавив Клото, но коварное средство от солнца катилось все дальше и дальше вплоть до самого Низа.

Жрец попытался привести в чувство девиц, особенно раздавленную весом матери Клото, и, вместе с подскочившей к нему легкой Лахесис со строгим пучком в волосах развернуть свиток.

– Дамы и господа! Души любезные! С помощью моей владычицы, девицы Лахесис, – девица согласна кивнула и привскочила в воздухе, подплывая к Атропос и подавая ей выуженную из кармана нюхательную соль, – я хотел бы сделать объявление. Вы только что вернулись с Подпола, где находились семь дней в раздумье обо всем пережитом вами на этом благодатном Низу, где жизнь человеческая претерпевает столько поразительных, интересных, но недолговечных событий. Кто-то из вас был нищим, кто-то деревом, кто-то душой дерева, а кто-то, – он закашлялся, – царем или собеседником богов. Сейчас вам надлежит сделать выбор сообразно вашей склонности, а потому желающие сделать его первыми да придут пред очи нашей госпожи и повелительницы, прямо наверх.

Души зашептались, причем самые грешные из них своими басами, похожими на звуки ударов о пустые бочки, немало повеселили Клото. Мать поморщилась – с утра от вина Гебы у нее болела голова. Правая рука ее выжидающе сжала прялку, готовясь после удачно проведенной процедуры выбора пустить разноцветную тесьму по краю неба. Тем временем пришедшая в себя Атропос внимательно вглядывалась в душу второго праведника, не того, что был в священническом одеянии непонятной веры, а другого, смутного различимого из-за тесно прилегающей ауры, что должно было обозначать высокий самоконтроль человека при жизни.

– Мне стоит прямо сейчас вытащить эти пятьдесят дополнительных жребия? – оглянулась мать на дочерей.

Атропос, чем-то раздосадованная, быстро покачала головой из стороны в сторону, как бы желая уничтожить саму возможность такого решения. Лахесис, однако, слегка оттолкнув сестру, выступила вперед и начала вытаскивать все жребии один за другим. Попо не могла противостоять более властной и влиятельной на Верху сестре, да и не хотела терять вид и состояние леди перед всеми присутствующими. Она только часто моргала, пытаясь не заплакать, и иногда отворачивалась, чтобы не смотреть в пустые глазницы души.

– Раз… два… три… пятнадцать… двадцать… пятьдесят, – подсчитывала Клото, сверкая глазами. «Эх, вчера хорошо потусили, – подумалось ей. – Геба была в ударе, конечно же. Как всегда после пира. Жаль, мать меня редко отпускает. И эта должность… Честно говоря, она меня мучает. Надо поговорить с харитами. Как там дела у Златокудрого? Разве не могу я поступить в его гарем и стать покровительницей гейминга, к слову. Не слышала никогда о том, что на эту вакантную должность пробуется хоть одна муза»…

Душа тем временем сделала движение тем, что у нее находилось когда-то на месте горла, посмотрела на священника и тихо прошептала:

– Только бы не животное, не корова, не свинья, кошка и собака может быть, лошадь – почему бы и нет? – только не у татарина, прошу вас, милые дамы, если уж моя судьба такова, то я хочу быть чем-то красивым, нет, не цветком, и не ланью, а вот арабским скакуном или супермоделью вполне… Меня так редко окружало что-то по настоящему привлекательное…

– Я знаю, – вздохом отозвалась Атропос, но Лахесис спешно подлетела и закрыла ей рот сухой рукой.

Душа удивленно вытаращила глаза, потом от нерешительности уставилась на священника.

– Можно, мой жребий вытянут мне друг? – спросила она.

Мать вопросительно посмотрела на Лахесис.

– Вообще-то это запрещено…

– Но тогда я буду стоять тут вечность, у меня просто рука не поднимается, видите? – душа попыталась протянуть руку к лежащим на воздухе пятьюдесяти жребиям, но рука начала дрожать, смазывая свои собственные светящиеся контуры и периодически исчезая.

– Ээээ, да он скоро перейдет в Элизей, – протянула Клото. – Его небесное тело прямо не хочет опять лезть в Низ, он почти чист.

– Тем более, моя дорогая, его следует подвергнуть испытанию для окончательного очищения, – упрямо произнесла Лахесис. – Дадим ему что потяжелее, а если не справится, то простим ему суицид. Эй, ты! – произнесла она в сторону грешных душ на цепи и коснулась, подлетев, одной из них. – Вытяни ему жребий.

Атропос задрожала и уставилась на сестру.

– Но он просил священника!

– Если он попросит своего друга, то жизнь его будет скучна и долга, и не скоро ему с тобой доведется встретиться… милая Попо, – прибавила Лахесис с издевкой. – Он должен пройти последнее испытание.

Душа вздохнула и посмотрела на грешника, который уверенным шагом приближался к престолу, свободно и даже с какой-то горделивостью расправив на плече золотую цепь, как дорогой шарф.

– Ну что же, – вальяжно произнес он, – крепитесь, мой друг, ты скоро получите новую, интересную и даже необычную жизнь, хехе. Мне всегда везло раньше, я не помним, я чувствуем. Как будто что-то так и тянет меня сделать это…

Грешная душа подскочила, натянув цепь до отказа и, должно быть, передушив находившиеся ниже души, которые возмущенно залопотали, налившись серебром, и создала вокруг себя нечто вроде вихря, взметнувшего ввысь жребии, согласно какому-то броуновскому движению бросившихся навстречу грешнику. Перед глазами души засверкало и заискрилось, но его рука так и потянулась к одному из листков, как к магниту. Душа подтянулась на цыпочки и прыгнула, как баскетболист за мячом, и ухватила рассчитанным и резким движением жребий.

– Ну, читайте! – произнесла она, и вихрь вокруг нее сразу же успокоился.

Атропос горесто ойкнула, а Клото радостно потянулась за светящимся листом.

– Оооо, то самое новое государство как место рождения, все-таки Геба умеет сочинять, когда может, класс высший – ну, неплохо, хотя хотелось бы больших препятствий, а вот тут что-то непонятное написано. Как я понимаю, для вас при вашей жизни было не очень-то приятно родиться женщиной? – обратилась она к грешной душе.

– Понятия не имею, я все забыли, – развела руками она.

– Хех, но вы настолько сильно любили женщин, что у вас их было около тысячи, так что из-за вашего такого поведения вот этот милый молодой человек получил ту судьбу, к которой вас влекло. Тоталитаризм, милитаризм, приграничные стычки и… – Клото, некоторое время боровшаяся со смехом, сунула жребий Атропос.

– О Боже. О Всемогущий. О мой отец, что это? – захлопала ресницами она. – Да такого даже у Протея не было.

Лахесис удивленно приподняла брови и посмотрела с вызовом на мать:

– Матушка, вы все еще считаете эту работу скучной?

А потом обернулась к душе:

– Да вы особенный, избранный человек, первый такой в самом новом государстве в Низу, уникальный экземпляр…

– Кто я? – спросила душа кратко.

Лахесис взяла ее за руку, не забыв уколоть пальцами, и подвела к жребию, на котором изображался момент зачатия нового существа во всех деталях, включая химическую сторону вопроса. Каким-то образом внимательно смотревшая на это душа узнавала и признавала свершающийся перед ее глазами акт со всех сторон и понимала смысл произошедшего.

– Да не может быть… Как…

Атропос отвернулась, чтобы не смотреть на душу и сцену секса, показываемую на жребии.

– Все может быть, мой дорогой, поскольку сейчас вы здесь, – прошептала она.

– Где именно, мадам?

Мать качнулась в сторону и произнесла:

– У коленей Ананки.

Потом встала и отряхнула подол, и душа, зажав в руках стремительно тающий жребий, полетела вниз, раздирая спиной облака.

У Ярошевских, сколько себя помнил маленький Дмитрий, висело над дверью родословное древо, которое уходило корнями вглубь еще во время до начала XX века, а ветвями упиралось в его рождение. Древо, выполненное простыми штрихами чернил на ватмане, было потом тщательно прорисовано во всех своих прожилках дедом Дмитрия, который как-то сразу же после окончания Жуткой Тиранической Власти, заставившей прадеда распрощаться со всем нажитым имуществом и надолго уехать в Заполярье, решил взрыхлить местные архивы города Арбазовки и найти свидетельства своего великого и благородного происхождения, пришлось даже в Столицу ехать. Но дело того стоило – вскоре над дверью в детскую будущего Дмитрия висело красочное подтверждение его происхождения (а за соседней дверью спали родители, которым после брака пришлось переехать в дом к деду с бабкой, ибо покамест не заслужили). Нельзя сказать, что никто до этого не знал о том, что Ярошевские благородные – когда во всей Арбазовке не сыщешь человека с фамилией иной, чем Иванов, Петров и Мухаметгалиев, любое росчерк на «-ий» и «-ия» в конце ФИО воспринимался как нечто крайне крутое и польское. Но правда заключалась и в том, что пока после Тиранической Власти другая, новая власть временно обустраивалась, всем было глубоко плевать на происхождение от поляков или кого бы то ни было еще. Иванов, Петров и Мухаметгалиев ездили на «мерседесах», потом пересели на «роллс-ройсы», а потом вообще остановились на экологичной «тесле», но семья Ярошевских продолжала гнуть свою линию.