– Это она тебе так сказала? – Сонечка уставилась на закрасневшегося Дмитрия.

– Да, а еще она сказала, что мне негоже называть себя Паулетта, – признался он.

Сонечка присвистнула в свободный от зуба промежуток.

– А кто такая Паулетта?

– Ну… – замялся он. – Ко мне недавно приходила одна женщина, с большим-большим ртом, такая темная. Она говорила, что кто-то из нас – ты или я – ее дочь, только вот она не знает, кто. Она смотрела на меня и шептала: «Паулетта, Паулетта», а потом я сказал ей, что я считаюсь мальчиком. Она уставилась на меня и сказала: «Быть того не может». И заплакала. «А кто же тогда моя дочка», – спросила она. Я такой: «Не знаю, может, Сонечка. Она тоже девочка». «А ты говорил, что ты мальчик».

– Ничего не понимаю, – призналась задумавшаяся Сонечка. – Так ты мальчик или девочка? И почему она наша мать? У нас много матерей, даже Рада… ой, прости, я не хотела, нам мать. Говорят, что ее хотят выкинуть и перевести в торговцы за ослушание.

– А не в философы? – спросил Дмитрий. – Торговцы же рядом, а она тогда на меня сильно обозлилась ни за что. Я ее простила, если что.

Сонечка вскинула на него глаза:

– Так ты хочешь быть Паулеттой?

– Почему бы и нет, если я и есть Паулетта?

Сонечка опустила в рот одну из мармеладин и подошла к нему, вытянув голову червяка в сторону его губ:

– Жуй. Ты красивая, Паулетта.

И он послушно проглотил разноцветную червячью голову, соприкоснувшись сладкими устами с розовыми губами Сонечки.

Через некоторое время два ребенка ранним утром подходили к краю дороги, за поворотом которой виднелось низкое деревянное строение, покрашенное тепло-оранжевой краской, напоминавшей оттенок кожи Сонечки. Сквозь деревья на стоящее рядом за оградой здание падали блики, играя в уже успевшей пожухнуть от пыли траве. Рада вела за руку Дмитрия, следом шла Соня с той самой женщиной, какая называла Дмитрия Паулеттой. Никто не знал, что это и было его мать – с того времени она успела стать матерью еще четырех детей, и ее подбородок перестал быть таким острым и выдающимся, фигура приобрела плавные формы, похожие на старинные амфоры, которые приносили в детские сады люди из секции земледельцев. Сейчас им, кстати, надо было прийти к некоторым из них и выбрать себе лошадь. Когда Дмитрий с Сонечкой учили букварь, им пару раз показывали картинки с изображениями лошадей, а потом, после долгих тщательных вопросов, решили включить запись какого-то фильма, где молодая девушка в роскошном кипенно-белом платье с кружевами по подолу и соломенной шляпке перемахивала через изгородь. К сожалению, после одного того прыжка воспитатели забыли выключить вовремя пленку, потому что дальше было не так весело – милая девушка с каштановыми локонами, напоминавшими собой большой завиток гречневой лапши, уже валилась с коня, не забыв предварительно охнуть и отставить руку.

– Что это было? – удивленно спросила Сонечка. – Не выключайте, пжалуста, я хочу посмотреть, что с ней случилось.

– Нет, – сказала Эмма, повернувшись на каблуках и щелкнув пальцами куда-то в воздух. Неожиданно экран потух. – Не стоит вам это видеть, вы можете разволноваться, когда сядете на коня.

– И что тогда? – заинтересовался Дмитрий. – У меня отберут игрушки?

– Н-нет, никто ничего не отберет, просто ты можешь, помня об этой истории, испугаться и не полезть, – объяснила Эмма. Она только что вернулась с войны, где летала на вертолете, и теперь ее светлые щеки были покрыты равномерным загаром, чуть более явным, чем кожа рядом сидящей Рады.

– Кстати, дорогая, вы перешли на курсы педагогов? Мы давно не слышали о вас.

Рада усмехнулась и посмотрела в плоские голубые глаза Эммы.

– Нет, я вообще долгое время думала над тем, чтобы перестать быть военной, но тут меня неожиданно вызвал телефон, а там был…

– Алексеев? – спросил Дмитрий.

Сонечка неожиданно странно посмотрела на него, в шесть лет – и интересоваться взрослыми передачами и событиями. Она, конечно, тоже знала о существовании Лидера, но думала, что он просто один из тех самых взрослых, что заведуют над теми, кто о них заботится.

– Да, как ты узнал? – попыталась покраснеть Рада за яркой темной полосой, отделявшей более бледную половину ее лица, на котором прежде закреплялись летные очки – очевидно, это должен быть ее последний вылет в сторону полуострова и последние сбитые вражеские самолеты, но она попросила начальство продлить ей время пребывания в воздухе на пару лет. К сожалению, на этот запрос до сих пор не было ответа.

– Я попросил ту женщину ему позвонить… которая назвала меня Паулеттой, – пожал плечами мальчик.

Рада и Эмма переглянулись, пока Эмма спешно не взяла себя в руки и не улыбнулась своей самой широкой улыбкой, обнажив верхние десны.

– Ну, у нее же есть имя, правда, дорогой?

– Не знаю, как ее зовут, но мне и Сонечке она велела называть ее мать, – упрямо сказал Дмитрий. – Я решил, что я и впрямь девочка Паулетта. Мне очень нравится быть девочкой. Видели, в каком платье скакала та женщина через забор? Правда, красивое, и не мешает нисколько. У меня тоже может быть платье, я хочу, чтобы оно было белое, и не хочу иметь усы.

– Но у тебя никогда не будет усов, – поспешили его заверить Рада.

Дмитрий встал и вгляделся в ее лицо, потом топнул ногой и поднял вверх руку, как оратор на старинной картине, висевшей в зале для игр.

– Но я видел усатую женщину, она привозила нам картошку на завтрак от земледельцев. Я спросил у нее, мужчина ли она, а она так странно на меня посмотрела и заорала. Я подошел к ней и опять спросил, почему у нее усы больше, чем у Василия или Павла, разве она их не бреет, и тут я опять чуть не получил картофелиной по голове…

Эмма взволнованно спросила:

– Опиши мне ее, как она выглядела?

– Как выглядела? Понятия не имею, она была усатая.

– Это низкая женщина с крашеными светлыми волосами, у нее еще такой забавный передник. И толстые ноги. И на руке красная нитка, а пальцы похожи на сосиски, – сказала притихшая до того Сонечка.

– Черт, – выругалась Эмма, – это Чердынцева, она увлекается мистическими книгами какими-то, их ей выдают в секции философов или поэтов, уж и не знаю. А вы и правда как-то раздумывали, куда вам пойти, к поэтам или к торговцам, дорогая Рада?

Рада одной губой изобразила подобие улыбки и посмотрела на Эмму, зеленовато усмехнувшись усталыми впавшими глазами:

– Кто вам такое сказал? Вы можете не при детях?

– Почему не при них? Я теперь редко вас вижу, но мне необходимо узнать о вас все, – наставительно произнесла Эмма, потрясая пальцем перед лицом сидящей на топчане в виде медведя Рады.

– Так ли уж все? Сначала давайте накажем Чердынцеву. Или давайте спросим, что и как узнал наш Дмитрий от самого Алексеева. Может, он в будущем станет философом, вы не думали?

Дмитрий выпрямился, шумно вздохнув через приплюснутый нос с широкими ноздрями, который он так сильно не любил, и заявил:

– Я попросил мать позвонить Алексееву сам. Она всегда это делает. У них с ним какая-то дружба с тех самых пор, как мы с Сонечкой родились. Она нас обоих любит и называет девочками, поэтому я и захотел спросить Алексеева, кто из нас точно девочка и дочь матери. Алексеев мне ничего не сказал, он просто считает, что вы все наши матери, и мы с Сонечкой сестры и потому не можем жениться друг на друге, а вот на малявке я могу жениться, которая на год младше, но мне никто не нравится…

Рада и Эмма вповалку легли от смеха на этих словах, причем стоящая возле окна Эмма зацепилась за шторину и сдернула ее с закрепленного крючка.

– Нет, это невыносимо! Дмитрий, где ты такого набрался? Если ты девочка, то разве ты можешь жениться на Софье? – ржала лошадиная Эмма.

– А если ты не девочка? – усмехнулась Рада.

– К счастью, я девочка, до тех пор как меня так называет мать, – пояснил Дмитрий. – Алексеев не хочет, чтобы она кого-то из нас любила больше или меньше, поэтому я пока побуду девочкой. А еще Алексеев сказал, что очень скоро к нам в секцию придут философы и начнут нас обучать, как отличить девочку от мальчика. Говорят, это как-то связано с нашим строением. Он еще сказал, чтобы я обратил внимание на лошадей, они все ходят голые и по ним понятно, кто из них мальчик, а кто девочка. Но я все равно Паулетта!