Вот тут и подкрались непонятки.

В одном Эрика абсолютно права: никто не называл меня Егором Ильичём. Более того, никто не обращался ко мне на «вы». И уж совсем странно слышать такое обращение от Электрички, которая одним только голосом могла размазать кого угодно не хуже асфальтового катка.

Логически выходило так, что уважение вызывало хождение по сказке. Или, как выражалась Электричка, по верхним пределам. Так что «вы» по всем статьям относилось к Эрике. Но подставлять Эрику я не собирался. Поэтому и предполагал, что буду играть чужую роль сколько смогу.

— Вечер, — сказала Электричка и захлопнула окно.

Ну, и что теперь? Конечно, я мог дать стрекача. Теперь мне никто не мешал. Вот только зачем? Меня уже и без того рассекретили. Я потоптался у окна. Ничего не происходило. Вечер… Знаю, что вечер. Помню, что вечером со мной обещали разобраться. Хотелось даже покивать, мол, давайте, начинайте. Сам пришёл.

Но ничего не происходило. Я вжал голову в плечи и стал ждать у моря погоды.

Заскрипели доски крыльца. Как каторжник, которому не оставили ни грамма надежды, я поплёлся к фасаду. Удобно облокотившись о перила веранды, Электричка смотрела на меня сверху вниз, словно с высокой трибуны.

Сейчас она спросит, кто меня научил шастать по верхним пределам, и я пропал.

И она спросила, да только совсем о другом:

— Зачем тебе МОЯ Красная Струна?

Надо же, Красная Струна, оказывается, уже её. Не осталось на свете бесхозных Красных Струн, до которых собирается добраться Куба, по недоразумению называемый Егором Ильичём. Вместе с насмешкой меня продирал лёгкий холодок. Иногда казалось, что распахнёт Электричка пасть и проглотит бедного Кубу от головы до трёхполосных кроссовок. Я даже в третьем лице начал о себе отзываться, настолько яркой увиделась мне эта картина.

— Ну… не знаю, — выдавил я.

Чем сильно удивил Электричку.

— Вот… как… — донеслось до меня. — Не знаешь…

Я кивнул. И мне захотелось оказаться далеко-далеко от этих мест. Картинка, где меня проглатывали, мгновенно забылась, а на смену ей выплыла панорама моего подъезда. Тёплого. Озарённого электрическими лампочками. Ждущего, когда я очищу сапоги от налипшей грязи и затопаю к своей квартире. Эх, если бы мысли оборачивались самыми настоящими делами. В сей же миг исчез бы я отсюда. А Электричка осталась бы в дураках. Или в дурах?

— Не знаешь, а лезешь, — усмехнулась между тем она. Хорошо, что телепатия не входила в число её способностей. Но и без телепатии стоять рядом с ней весьма неуютно.

Я молчал. Губы Электрички кривились. Она искала ко мне подход. Но как можно разговорить человека, если он хочет молчать? Разве что кирпичом по голове. И я ещё раз порадовался тому, что Электричка не может читать мои мысли. А что, если вместо бельчонка она вздумает повесить меня. И не сама. А руками малышей шестого отряда?

— Хорошо, — внезапно приняла Электричка неведомое мне решение. — Не будем терять времени. Я так поняла, нельзя сказать, чтобы Красная Струна заботила тебя больше всего на свете.

Я с готовностью закивал. Я мог подтвердить всё, что не выводило бы на верхние пределы, а через них — на Эрику.

— А чего ты хочешь больше всего на свете?

— Многого, — вырвалось у меня.

Я и в самом деле хотел очень многого. Я хотел, чтобы в школе было так же легко и весело, как в детском саду. Я хотел, чтобы Петька Смирнов отдал мне набор ковбоев. Я хотел, чтобы к коллекции значков о спорте папа раздобыл бы ещё штук двадцать. И все о Московской олимпиаде! А ещё я хотел… Я очень боялся… Вернее, я хотел, чтобы этот день никогда не наступал… В общем, мне хотелось, чтобы и мама, и папа продолжали жить вечно.

И хотел я, чтобы меня поцеловала Эрика Элиньяк!

Но это желание я не поведал бы даже самому лучшему другу.

По волнению, пробегавшему по моему лицу, Электричка поняла, какая громадная масса желаний обуревает мою душу.

— Конкретней, — жёстко сказала она.

И я порадовался, что не сболтнул про поцелуй.

А вдруг зря? Вдруг я потерял свой единственный шанс. Хотя… А что, если мы подойдём с другой стороны?

— Хочу больше не быть толско… толстогубым, — выпалил я. — Пускай буду красивым, вот.

— Легко сделать, — улыбнулась Электричка. Мне бы столько веселья и бодрости, давно бы стал олимпийским чемпионом вместо того, чтобы собирать о них значки и газетные вырезки.

— Но ты подумай о последствиях, — улыбка сменилась жалостливой гримасой по отношению ко мне, неразумному. — Заявится этакий красавчик в третий отряд, а его там никто не ждёт. Ждут Кубу. И на приём пищи, и в кино, и под крышу. Потому что у Кубы проплачена путёвка, а никому неведомый красавчик в ведомости не значится. Идти тебе пешком до города, но и там ни сна, ни отдыха измученной душе. Позвонишь в квартиру, а тебя не пускают. Тебя там тоже не ждут. Не ждут победителя конкурса «Мистер Лето», а ждут привычного сына пусть даже и с большими губами.

Настроение, которое и раньше я не назвал бы радостным, испортилось окончательно. Ну почему во взрослом мире всё так запутано? Почему даже сказки, пришедшие со взрослыми, таят в себе непонятки, которые не прочитаешь ни в одной фэнтазишной истории?

— Тогда, — сказал я, отказываясь от прелестного облика. — Я хочу постоять на эспланаде во время линейки.

«И поднять флаг», — мысленно закончил я, но вслух опять сказать постеснялся.

— Хорошо, — кивнула Электричка. — Ты будешь помогать во время построений. Взамен, ты забываешь о Красной Струне.

— Смогу ли? — извиняюще напомнил я. — Мыслям не прикажешь.

— Конечно. Только следи, чтобы ты руководил мыслями, а не мысли тобой. Мы оба будем знать про МОЮ Красную Струну. И оба не станем ей мешать. О'К?

— Угу, — я нехотя дал согласие.

А что делать? Не корчить же неприветливое лицо и не чеканить «Нет!» Посмотрим, какие блага опустятся на мою голову, если я откажусь от поисков.

А мысль о Красной Струне зудела в мозгу.

— Иди ужинать, Егор Ильич, — распорядилась Электричка.

И я бросился к столовой, как бросается за кошкой собака, сорвавшаяся с поводка.

Она перешла на «ты»! Почему? Хорошо это или плохо? Чем мне грозит такое обращение? Вопросы покалывали, как камешек в кроссовке. Желудок не интересовался вопросами, он отчаянно звал на подвиги. Сейчас он желал быть мозговым центром и управлять руками, сжимавшими ложку, и зубами, тщательно дробящими картофелины, капусту, кашу и всё такое. А пока он принял командование над ногами, никакие вопросы уже не могли их свернуть с выбранного пути.

Разумеется, в связи с флагштоком посреди клуба, киноэпопея ужасов завершилась. Народ страдал, разумеется, не из-за фильмов, а из-за отсутствия дискотек. Инициативная группа во главе с Антоном Патокиным выдвинулась к обиталищу Электрички. Пока они не вернулись, по лагерю пронеслись две серии слухов. Первая, что дискотека состоится прямо сейчас на поляне между пятым и четвёртым корпусами, если разыщут удлинители. Вторую передавали торжественным шёпотом. Она гласила, что инициативная группа в полном составе из лагеря исключена и сейчас увозится в неизвестном направлении.

А потом отряды повели на построение. И слухи утихли сами собой. Во-первых, инициативная группа, как и все, стояла в строю. Во-вторых, и ежу понятно, что после построения дискотек не бывает.

Я замер на правом фланге и косил глазами на Эрику. Как и прежде, в мою сторону она не смотрела. В предчувствии её взгляда меня то бросало в жар, то продирал холод. Я поймал себя на мысли, что мне жаль несостоявшуюся дискотеку. Жаль, потому что сегодня я чувствовал достаточный запас смелости, чтобы подойти и пригласить. Но не приглашу, потому что танцев не будет. А когда они начнутся, кто знает, может, моя смелость растворится без следа.

Завтра в это время мы уже будем в городе. Возможно, уже в подвале.

Стоп! Но ведь я обещал Электричке, что забуду про Красную Струну!