— Они ответят, — кивнул безбородый. — За три золотых волоска.

— Что же делать? — Эрика обеспокоилась по-настоящему.

— Я же говорил про подарок, — хмыкнул тот, в чьих глазах полыхало зелёное пламя. — Но ты не слушаешь. А зря. Впрочем, довольно объяснялочек. Раз…

И гном исчез.

— Два… — прозвучал его голос будто бы со всех сторон. И бочка растворилась.

— Три… — и Гномьей Слободки как не бывало. Перед Эрикой раскручивалась знакомая спираль ступенек. Любопытство взяло верх, и девочка не удержалась, чтобы не оглянуться и не посмотреть, что теперь ведёт ко входу в башню. За спиной оказалась аллея тоненьких берёзок, растущих на довольно затоптанном газоне. Дорога, как и прежде, выложенная из разноцветных плиток, теперь поворачивала гораздо раньше и тянулась вдоль нескончаемого здания, три этажа которого не мешало бы срочно отремонтировать.

В сладостно-зелёном свете проклюнулись ростки того, что опять проснулось и увидело совершенно иной мир. Пока рядом никого нет, и в мире царит ослепительная чистота.

Мир переживает молодость. У мира сейчас всё впереди. Наступает время познания. Вкус времени, словно яблоко. Хрустящее. Жёсткое. Кисло-сладкое. Бодрящее.

Внимательные глаза наблюдают за очередным перерождением.

Время, сотканное из трав и изумрудов, живительной влагой вливается в того, кто умеет его пить.

— Так, — пробормотала Эрика. — Пока на осеннее поле не больно то и похоже. Да и башня никуда не делась. Значит, я всё ещё в сказке!

И туфельки звонко защёлкали по каменным плитам, уводящим к пятому витку спирали. Эрика улыбалась. Она поняла, что радость никуда не исчезла. Радость новых открытий. Радость необычного. Радость от незнания того, что ждёт тебя в следующую секунду.

Зал за дубовой дверцей по-прежнему пустовал. Часы отщёлкивали неуловимые секунды. Шестерёнки торопливо скрежетали, словно предчувствовали, что скоро тон их голосов кардинально изменится. Бутылка осторожно опустилась на исцарапанный пол. В глубинах сосуда что-то слабо булькнуло.

— Вот оно, твоё масло, — не слишком дружелюбно сказала Эрика. — Не очень то дёшево оно у вас достаётся.

Часы всхрипнули. На тех же местах в завитушках цифр появились бледно-голубые глаза. Створка ворот, за которыми покачивался маятник, распахнулась. Из тёмного проёма высыпало шесть дюжин мышек в фиолетовых комбинезонах и споро принялись за работу. Эрика и удивиться не успела, а сложный механизм, собранный из карандашей, двух жестяных воронок и множества разноцветных колёсиков от детской пирамидки, бережно наклонил бутыль. Из узкого горла заструилась тягучая медовая жидкость с резким запахом, падая в напёрстки, которые мышки, выстроившись в две цепочки, передними лапами ловко передавали друг другу. Фиолетовая полоса плавно убегала под маятник и, видимо, продолжалась там в бесконечных запутанных переходах. То одна, то другая шестерёнка резко затихала и продолжала работать с удивлённым молчанием. Скрежет постепенно сменился мягким шелестом, тихим жужжанием и редкими щелчками. Наконец, напёрстки исчезли, мышки весело отплясали хоровод вокруг Эрики и скрылись под маятником, не забыв затворить дверь.

— Начнём, — сказали часы мелодичным голосом. Такие в оперных театрах задушевно поют «Паду ли я, стрелой пронзённый…» или «Кто может сравниться с Матильдой моей?..» Теперь не доносилось ни клацанья, ни скрежета, и речь, словно река, превратилась в плавный поток слов.

— Что же хочешь услышать ты, девочка, о Красной Струне.

— Где она? — нетерпеливо выкрикнула Эрика.

— Ну, этого я тебе не скажу, — прогудели часы. — Сама посчитай. Подвал расположен от места твоего ухода из покинутого мира на том же расстоянии, что Серебряная Стрела от места, где ты впервые ступила в верхние пределы.

Эрика догадалась, что Серебряной Стрелой часы обозначили высокую блестящую башню. Выходило, что Электричка не наврала. До мачты из серебра топать примерно столько же, сколько от лагеря до города. Но точное расстояние измерить не представлялось возможным. Времени оставалось мало. Да и не будешь же бегать по верхним пределам с рулеткой. Тем более, что тут и пройти-то не везде можно.

— Спрашивай поскорее, — напомнили часы о себе. — Скоро стрелки сдвинутся, и мы окажемся в разных временах. Тогда нам вряд ли понять друг друга.

— А зачем она, Красная Струна?

— А зачем ты?

Вопрос привёл Эрику в лёгкое смущение. Ведь и без вопросов ясно, что если она есть, это кому-то нужно. Но что ответить на такие каверзные вопросы. Эрика не знала, зачем именно. Зато знала, что если она есть, то это правильно и хорошо. И жгуче захотелось узнать, какая она глазами существа таинственных верхних пределов.

— А что ты сам можешь сказать обо мне? — и Эрика кокетливо склонила голову.

— Ты очень красивая, для своих лет невероятно начитанная, твой умственный коэффициент гораздо выше, чем у многих твоих сверстников, тебе не составит труда сотворить блистательную картину, которая надолго останется в памяти любого, кто обратит на неё внимание.

— Ну, — разочаровано выпрямилась Эрика. — Всё это я знала и без тебя. Думаешь, сколько раз в день мне приходится выслушивать подобные слова.

— Чего же ты хотела? — удивились часы.

— Недостатков, — смело выпалила Эрика, чтобы не передумать. — Ну не идеал же я. Наверное, есть во мне черты, над которыми стоит поработать.

— Наверное, есть, — согласились часы. — Но о мёртвых либо хорошо, либо никак.

— О мёртвых, — насторожено переспросила девочка. — С чего это ты взял, что я умерла?

— Пока ещё нет, — часы сделали паузу, мелодично отзвонили три раза и продолжили. — Но ты ведь живёшь в мире, которому остались считанные дни.

— С какой стати? — рассердилась Эрика.

— Выпавший лепесток увядает очень быстро, — непонятно ответили часы и смолкли.

Тиканье, шуршание и шелест. И нехорошие предчувствия в душе.

— Слышала ли ты о цветах времени? — прервали часы затянувшееся молчание.

— Нет, — призналась девочка.

— Тогда представь время, как цветок. Бесконечно живущий и бесконечно прекрасный. Цветок, непрестанно растущий и обновляющийся. Бутон распускается всё шире и шире, словно у розы, принесённой с холода. Внутренние нарождающиеся лепестки осторожно ворочаются и пробиваются к свету. Внешние лепестки поначалу противятся их напору, но внезапно слабеют, теряют связь с чашечкой и безвольно отпадывают.

— Представила, — кивнула Эрика. — Одно не пойму, мы-то тут причём?

— Да при всём! — рассердились часы. — Оторвавшийся лепесток теряет подпитку и начинает не просто стареть, а умирать. Никакие усилия уже не смогут прицепить его обратно к бутону и оживить. Следовательно, все миры, располагающиеся на времени умирающего лепестка, обречены. Связи распадаются. То, что казалось основами, рассыпается в прах, а новообразования выглядят противоестественными и фальшивыми.

— И сколько, — Эрика сглотнула неприятный комок, застрявший в горле, сколько нам осталось?

— Вот тут мы и подходим к вопросам Красной Струны, — довольно подвели итог часы. — Если не брать её в расчёт, то лично для тебя, девочка, страшного ничего не случилось. За время твоей жизни отпавший лепесток не успеет завять серьёзно. Он даже и ненамного сдвинется с места в своём падении. Так что ты, хотя пришла из мёртвого мира, ещё проживёшь долго-долго. Возможно, даже вполне счастливо.

— А если брать в расчёт? — еле слышно спросила Эрика, которой разговор окончательно перестал нравиться.

— Собственно говоря, что такое Красная Струна, как ни мелочь, ничтожная частичка сущего, которое представить тебе вряд ли удастся. Струн много, но Красная вспыхивает, как индикатор смерти мира. Как предупреждение. И тогда этому неведомому сущему остаётся лишь внять предупреждению и перескочить на другой лепесток времени. На ещё не оторвавшийся от бутона.