Сегодняшний день показал, что фантазии, как правило, настолько же далеки от реальности, насколько и земля от луны. То есть — не пересекутся в одной плоскости даже по теории вероятности.

Потому что сначала мы просто поговорили о какой-то, прости господи, херне.

Потом Марик меня жестко отымел, чтобы показать, что хрен мне — а не снова дергать злющего мужика за Фаберже.

И вот теперь — договор: холодный, взвешенный, как будто я — одна из его «одноразовых салфеток».

Несколько долгих секунд я просто смотрю на него и пытаюсь поймать хотя бы намек на то, что это просто очень-очень злая шутка. Я бы даже не обижалась, потому что заслужила.

Но нет, я слишком хорошо знаю этого мужика, чтобы не понимать — шутки кончились.

И почему-то именно вот это, именно сейчас, унижает куда сильнее чем то, что случилось полчаса назад в магазине.

— То есть, Марк Игоревич, вы предлагаете мне быть вашей… игрушечкой? — Я нарочно не говорю «любовница», потому что любовницей я уже была, и что бы мы оба себе ни говорили — мы были по-настоящему, без договоров. — Быть вашей красивой куколкой?

Он передергивает плечами и на минуту смотрит в небо, прикидывая погоду.

Тучи тяжелые, висят так низко, что, если прорвет — мы промокнем раньше, чем спрячемся под козырек над дверью кондитерской.

— Заяц, я сказал то, что сказал. Когда-то тебя настолько не смущал такой формат отношений, что ты сама на нем настаивала.

— Я никогда не… — Проглатываю конец фразы.

На самом деле, мы никогда не были просто «папиком и молодой любовницей для здоровья и поддержания тонуса». И Бармаглот прекрасно это знает. Говорить об этом сейчас, значит, еще раз выставить себя не знающей чего хочет молодой вертихвосткой.

Даже если сейчас я не такая.

В этом-то вся и проблема.



— Очень щедрое предложение, Марк Игоревич, — через силу, мысленно приказывая себе не раскисать до тех пор, пока не останусь одна в каком-нибудь закрытом каменном мешке без окон и дверей. — Даже и не знаю, чем заслужила такие привилегии.

Бармаглот сводит брови.

Ни за что не поверю, что он не готовился к такой моей реакции, но все равно — что-то уже идет не так, как задумал. Выбивается из колеи как шар для боулинга, заброшенный абсолютным новичком.

— А у меня, как у вашей бывшей, может, есть какие-то бонусы? — Закладываю руки за спину и иду к нему, как Русалочка, которая ходила по невидимым острым бритвам и не могла даже сказать об этом. Я улыбаюсь, улыбаюсь… Я лучше сдохну тут же, чем покажу, как мне больно. — Ну, допустим, прошедшие аккредитацию умения делать минет, отклячивать задницу? И что наша с вами разница в габаритах превращает утренний секс в душе в настоящий экстрим?

— Зай, заигрываешься, — предупреждает он.

Мне уже все равно.

Мне так больно, словно по душе прошлись напалмом и выжгли все до самого земного ядра.

Там нет ничего, что могло бы воскреснуть, возродиться в хоть бы какое-то подобие жизни.

Я все заслужила.

Но я… люблю его, и эти слова — они как самые острые гвозди в крышку гроба всех моих надежд.

Но ему же все равно.

Ему не нужно слышать, что я изменилась. Ему плевать, что я бы душу сатане продала, лишь бы отыграть все назад. Продала бы всю жизнь, даже если мне отмеряно лет девяносто за один год счастья рядом с ним. За то, чтобы делать вместе все те вещи, которые я раньше не видела и не понимала: обнимать его, когда спит, звонить, когда работает, чтобы спросить, когда вернется и что хочет на ужин.

И каждый-каждый день говорить, что мой мир без него просто развалится на кусочки.

Все это уже не имеет значения.

Мои чувства — как некрасивая болезнь: говорить о них не стоит, чтобы не портить аппетит окружающим.

— Я просто рассматриваю деловое предложение. Разве не так поступают умные куколки, Марк Игоревич? Обсуждают все плюсы и минусы, договариваются о количестве секса в неделю, обсуждают пакет услуг: «Полный минет плюс», «Максимум и стриптиз каждую субботу», «ВИП с задним приводом»? Предупреждаю сразу — я девушка порядочная и…

— Зай, реально заебываешь, — сводит челюсти.

— Что за дела, Марк Игоревич, я еще не озвучила расценки, а вы уже сливаетесь.

Мы смотрим друг на друга пристально и практически не моргая.

У этого мужика — самое красивое лицо на свете.

И самые красивые руки.

Но уже не для глупой Зайки.

Мне противно от того, кем я стала в этих серебряных глазах. Куском мяса, который можно присоединить к армии своих «давалок»? Корыстной бездушной телкой? Или просто ветреной дурой?

Ни от одного из этих вариантов мне не легче, так что…

Я кладу букет на капот «гелика».

Спокойно, продолжая улыбаться так, будто на самом деле моя жизнь не катится вниз на максималках.

— Знаешь, Бармаглот, ты мог просто сказать, что я больше ничего для тебя не значу. — «Улыбайся, Сумасшедшая Алиса, просто доиграй до конца». — Думаешь, мне было бы недостаточно больно? Поверь, нет. Кому ты сделал лучше сейчас? Себе? Отыгрался? Счастливым не выглядишь.

Хотя, справедливости ради, у него такое каменное выражение лица, что даже мне, изучившей его лицо вдоль и поперек, никак не проникнуть за эту непроницаемую маску. Выглядит так, что, если бы у меня вдруг случился сердечный приступ — стоял бы и смотрел, как буду корчиться в предсмертной агонии. Возможно даже переступил бы потом через скрученный трупик и пошел искать новые чистые салфетки.

— Спасибо за цветы, Бармаглот, и спасибо за эту порцию унижения. Я немного… отрезвела.

Я могла бы сыграть убедительный спектакль на тему: «Я не такая, мне от тебя ничего не нужно, забирай «Ровер», забирай магазин…». Но только по уровню эффективности это будет примерно то же самое, что и этот его спитч о роли любовницы. Такие мужчины не забирают обратно свои подарки. Им это незачем, если кайф от факта дарения уже получен.

— Извини, что испортила тебе жизнь. — «Улыбайся, Сумасшедшая Алиса, умрешь немножко позже». — Мне правда жаль, что все так получилось. Ты… был…

«Скажи ему, что любишь!» — орет внутренний голос.

«Зачем?» — пожимает плечами маленькая измученная бессонницами девочка, лежащая в деревянном гробу в обнимку с уже умершими мечтами.

«Пусть уходит и думает, что самое ужасное в его жизни — Алиса Волкова — осталась в прошлом», — успокаиваю их всех.

Марик подается вперед как раз в тот момент, когда на землю падают первые тяжелые капли дождя.

Отхожу.

Достаю из сумки зонт, раскрываю его с громким хлопком и радуюсь, что долгожданный ливень смывает с моего лица неудержимый водопад слез.

— Обещаю, что больше тебя не побеспокою, Бармаглотище. — Спиной, стараясь не свалиться с ног от дикой усталости. — Честное сумасшедшее слово.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Какой-то маленькой и чудом выжившей части внутри меня отчаянно хочется верить, что он пойдет за мной. Обнимет сзади, прижмет к своей широкой груди — и вместо недомолвок и миллионов обидных слов мы будем просто целоваться под этим громом и серым небом, насквозь мокрые и жадные друг до друга.

Но, когда «гелик» проезжает мимо, я вспоминаю, что на самом деле сказка об Алисе кончилась грустно — возвращением в реальность.

— Не хочешь присоединиться к нам? — спрашивает Юлиана, когда до Нового года остается всего неделя. — Если, конечно, у тебя нет других планов.

Мы сидим на втором этаже кофейни, на только что выстеленном каменными плитами полу. Чтобы закончить ремонтные работы до Нового года, бригада трудится день и ночь, и это — почти буквально.

Уже готовы стены и все отделочные работы. Стойку для баристы соберут завтра и потом останется только расставить столы и стулья.