Выхожу, даю ей выдохнуть.

Вены на шее Алисы натянуты проглоченным криком.

Но она сама тянется навстречу.

И где-то здесь я срываюсь.

Вдалбливаюсь в нее весь, яйцами ударяясь о мокрую промежность.

Накачиваю собой с каждым новым толчком, нещадно вколачивая в кровать ее маленькое худое тело.

Мне нравится, что в ее криках — удовольствие, даже если она кричит очень громко. Кажется, как никогда ни одна женщина до нее.

Отдается сразу вся, хоть трахать ее такую тугую — испытание на прочность.

Я долблю ее так сильно, что спинка кровати ударятся в стенку с выразительным стуком.

Сжимаю губы, когда оргазм подкатывает сначала к затылку, а потом вниз — до копчика.

На последних толчках Алиса вытягивается в моих руках, напрягается, как перетянутая до предела шелковая лента.

Кончает, покрываясь мелкими капельками пота.

Я успеваю замереть, чтобы посмотреть, как она вскидывается подо мной, как мотает головой — и ее волосы превращаются в хаос.

Выхожу, чтобы сжать член ладонью и в пару движений спустить все на ее дрожащий влажный живот.



Мне кажется, что я сплю и вижу сон, в котором кто-то аккуратно перекладывает меня на середину кровати и накидывает на голое плечо одеяло и сверху — плед.

Это ведь был сон?

Я и Бармаглот, секс, удовольствие, от которого меня чуть не разорвало на куски.

Просто сон?

Я не хочу открывать глаза даже когда часть моего любящего выдумывать всякую хрень сознания начинает поддаваться реальности и напоминать, что в последние дни в моей крови такая жесткая концентрация обезболивающих, что «поймать» галлюцинации было бы вообще делом не удивительным.

Но когда посреди ночи ворочаюсь и чувствую, что на мне лежит что-то огромное, тяжелое и неподъемное, как бревно, начинаю о чем-то подозревать. Особенно, когда привыкшие к темноте глаза в полумраке комнаты различают орнамент знакомой татуировки.

Сначала хочется поддаться порыву и провести по ней пальцами, посмотреть, встанут ли дыбом волоски на его руке.

Но мозг просыпается за секунду до того, как я протягиваю пальцы.

Черт.

Блин!

Откидываю одеяло в сторону и потихоньку выбираюсь из-под руки Бармаглота.

Во сне он недовольно хмурится.

Накидываю халат и на полусогнутых на кухню.

Прикрываю дверь и краем глаза замечаю, что в отражении чайника у меня до смерти перепуганное лицо.

Мы переспали.

Это точно не сон, потому что между ногами тянет и, если честно, немного побаливает, потому что у меня никогда не было такого… гммм… большого мужика.

Я сделала это не совсем в здравом уме.

Вот же…

Достаю телефон, и хоть на часах четыре ночи, пишу сообщение Танян: «У меня был секс с Миллером!»

Даже не знаю, зачем. Ничего нового, кроме того, что я — дура, она мне точно не скажет.

Может просто чтобы завтра утром увидеть это и еще раз понять, что все это действительно случилось. Спустя шесть лет флирта, взаимных насмешек и подколок, приятной взаимной и ни к чему не обязывающей симпатии — вот так… сорваться.

Но ведь…

— Заяц, вообще-то я не люблю, когда женщина сбегает из постели посреди ночи.

Я так глубоко ныряю в свой внезапный страх, что пропускаю звук открывшейся двери.

Это громадина стоит там в своей любимой позе — опираясь плечом на дверной косяк.

С растрепанными волосами, немного сонными глазами и плечами, на одном из которых след моих зубов.

Когда я его укусила? Такое было?

Господи боже.

— Утром я избавлюсь от кикиморы, — говорит он, зевая в кулак. — Как ты и просила.

Киваю, делая вид, что только это меня и волнует.

— Зай, что случилось?

Я мотаю головой и пытаюсь хотя бы за что-то схватиться, чтобы хотя бы создать видимость, что мне внезапно в четыре утра захотелось пожрать. В забывчивости тянусь за чашкой больной рукой и смахиваю ее на пол прямо себе под ноги.

Все небьющиеся чашки прекрасно бьются, как оказывается. И, как зараза, на миллион мелких осколков, а не как положено — на несколько крупных черепков. Хочу сделать шаг в сторону, но Бармаглот оказывается рядом раньше. Берет меня за локти, поднимает, словно какой-то детский стульчик и молча ставит на кухонный диван.

Как-то вообще не спрашивая находит веник и совок, быстро собирает осколки.

Уходит, ни слова не говоря, и возвращается уже с пледом.

Накидывает его мне на плечи, усаживает поудобнее.

— Зай, есть будешь? Я голодный.

Молча киваю.

— Хотите поразить меня своими кулинарными талантами, Марк Игоревич? — снова не могу удержать свою внутреннюю язву.

Это просто защитная реакция.

Что ничего не изменилось. Что это был просто секс. Нет, хорошо, это был лучший секс в моей жизни. Но мы все же Сумасшедшая Алиса и Злой Бармаглот, и нет повода что-то менять.

— Собираюсь накормить свою женщину, потому что у нее вид — краше в гроб кладут, — не поворачиваясь, отзывается Марк.

Взбивает яйца, разогревает сковороду.

Поджаривает пару ломтиков докторской колбасы, выливает сверху яйца.

Пока что все похоже на то, что у него получится вполне съедобный омлет.

Бармаглот поворачивается.

Надо бы запретить ему скрещивать руки вот так, потому что я от этих бицепсов размером с трехлитровые банки просто умишком тронусь. Даже сейчас приходится закрыть рот ладонью, чтобы сдержаться и не укусить его за кончик вороньего хвоста на татуировке.

— Когда-то давно я пару лет жил в студенческой общаге, — говорит Бармаглот, как будто угадывает мои мысли.

— Пожалуй, я прославлюсь, если прямо сейчас начну писать ваши богатые мемуары, — ехидничаю я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я еще не настолько стар.

— Маразм нечаянно нагрянет… — нараспев, почему-то давясь собственным смехом.

Бармаглотище делает приглашающий жест, и я от души хохочу. Так долго, что приходится постараться, чтобы взять себя в руки и вытереть набежавшие в уголки глаз слезы.

— Это просто нервы и стресс, — не очень старательно извиняюсь.

— Нет, Зай, это — эндорфины, — довольно ухмыляется этот здоровенный гад.

— Уверяю, Марк Игоревич, что даже при всем желании не успела бы сожрать столько шоколада, — кривляюсь в ответ, заодно жадно поглядывая, как он ловко переворачивает омлет, держит еще под крышкой еще минуту и раскладывает на две тарелки.

Тут же отламываю ломтик, наспех стужу и кладу в рот.

Вкусно.

Ну то есть — нормальный человеческий омлет. Не подгоревший, не пересоленный, мягкий и воздушный.

— Зай, просто тебя нормально никто не трахал, — спокойно, как удав, продолжает Бармаглот. — Поэтому у тебя шок. Привыкай — трахаться я люблю. И раз уж у нас отношения без обязательств и просто приятный секс, я…

Он замолкает, замечая, что от такой наглости и откровенного самолюбования я даже перестала жевать — и вилка с ломтиком омлета зависла где-то на полпути к моему рту.

Бармаглот прищуривается.

Я прекрасно знаю вот это выражение лица — он обязательно сейчас скажет какую-то пошлую хрень, от которой я либо покраснею до самых пяток, либо мы разругаемся в хлам.

— Зай, и в задницу я тебя тоже выебу — имей ввиду. Пора тебе учиться заниматься сексом по-взрослому.

Вот же…

Трахарь-террорист!



Во вторник Бармаглот везет меня на осмотр к врачу.

Мне делают еще один рентген и снимают повязки. Но больничный продлевают еще на неделю. Не то, чтобы я адский трудоголик, но не привыкла валяться в постели и ничего не делать. Тем более, когда весь класс моих маленьких разбойников вручили в руки старой мегере, и родители уже вторую неделю штурмуют мой вайбер сообщениями о том, как детям тяжело, и как меня не хватает.