Еще немного ползет к краю кровати.

Даже не знаю, говорить ей или нет, что дальше уже некуда? Хочу посмотреть, как папина принцесска свалится с трона. Может хоть тогда перестанет делать вид, что я — самый херовый мужик в ее жизни. А по факту — единственный, кому она может позвонить бухая в дым.

Мысли о том, что Зайцу хватило бы ума продолжать меня игнорить, и тогда рядом запросто нарисовалась бы компания долбоебов-любителей. Такие всегда трутся рядом, ищут, где им обломится поиметь то самое «бесчувственное тело».

— Еще раз ты напьешься, Зай, я тебе ремнем жопу исполосую — сидеть месяц не сможешь, — уже вообще без улыбки.

Потому что всю дорогу пока ехал до бара, мысленно уговаривал себя не переломать ноги каждой особе мужского пола, которая протянет к Зайцу свои грабли. И самое смешное, что вроде все понимаю, и возраст уже как бы требует соответствовать образу серьезного дядьки, а хрен там плавал.

— Это называется — физическое насилие и абьюз, Марк Игоревич.

Не могу удержаться, чтобы не податься еще немного вперед.

Если подвинется — грохнется с кровати.

Если нет — трахну ее, и пошло оно все.

Заяц пятится спиной, в последний момент понимает, что дальше уже пустота, но даже тогда ей хватает мгновения, чтобы посмотреть на меня так, словно я — говно.

Правда, когда поднимается, даже не пытается прикрыть одеялом.

Фигура — то, что я люблю. Сиськи, жопка, талия, живот с впадиной, но без уродливого рельефа.

— Зай, вернись в постель, — стучу ладонью по кровати рядом с собой.

Она широко улыбается и показывает средний палец.

— Видели бы тебя твои ученики.

— Видела бы вас ваша жена, — огрызается Алиса. — Кстати, она сюда не нагрянет?

— Это моя квартира, Зай. Сюда никто без моего разрешения не войдет. Тем более — жена.

— Ну да, как я могла забыть, что у любого неверного мужа обязательно должна быть холостяцкая берлога, — продолжает накручивать Алиса.

— Не у любого, а только у того, кто может себе это позволить. Никогда не понимал мужиков, которые заводят любовниц и приводят их в ту же койку, где до и после этого трахают жену. Никакого, блядь, уважения к семейным ценностям.

Я ее стебу.

Чтобы не забывала, с кем разговаривает.

Чтобы помнила, что я терплю ее злое мяуканье только потому, что сам так хочу. И границы этого терпения устанавливаю тоже я сам, а не она.

— Тогда я останусь на все выходные, ок? — Заяц смотрит в упор.

Видимо, с ее мужиком все совсем печально, раз пытается спрятаться.

Послать бы ее сейчас на хер, чтобы не думала, что на ней свет клином сошелся, и что взрослый мужик будет терпеть ее заебы. Но ведь не хочется.

— Оставайся, Зай, но не думай, что я буду спать на коврике.

— Да спите вы, где хотите, Марк Игоревич, только руки не распускайте.

— Ты дура? — приподнимаю бровь.

— А вы уже развелись?

Вот на хрена все портить, а?

— Зай, не надо путать жену и нас. Это вообще разные вещи.

— Нет, Марк Игоревич, это все называется одинаково — блядство. В данном случае — ваше. Кухня там? — показывает пальцем себе за спину. — Я от злости всегда такая голодная.

Через час, когда я уже не выдерживаю игнорировать вкусный запах, все-таки заглядываю на кухню. Алиса — спасибо, хоть напялила мою футболку и прикрыла жопу — пританцовывая и отбивая пятками ритм скандинавской группы рокеров, достает из духовки что-то красивое и ароматное, покрытое румяной корочкой сыра.

Судя по всему — в мультиварке тоже что-то готовится.

На тарелке горкой — гренки, отдельно красиво соорудила целую композицию из сухофруктов. Видно, что порыскала в каждом ящике и всюду сунула свой нос. Не зря Вовка так гордится тем, что дочь у него — пацанка без комплексов. Хотя стоит поднять взгляд выше — и понимаешь, что от пацанки тут только характер.

— Я надеюсь, это все съедобное?

Алиса удивленно морщит лоб.

— Все, понял.

Пока она перекладывает мясную запеканку на поднос, накрываю на стол.

Как бы невзначай пару раз задеваю Зайца локтем.

Она шипит, что с такими габаритами я совершаю преступление, если не ношу табличку: «Осторожно — убьет!»

Но в ответ тоже «как бы случайно» задевает меня то грудью, то жопой.

А ведь у меня подходящий по высоте стол, кстати говоря.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— У вас для меня неподходящий по размеру член, — фыркает Заяц, и я понимаю, что случайно подумал вслух.

— Ты меня голым не видела, не пизди, — ржу.

Эта мелкая дрянь ставит запеканку на стол, медленно и бесстыже проводит взглядом по моей груди, животу и ниже.

Бля.

Сую руки в карманы домашних штанов, выразительно пару раз «перекатываюсь» с пятки на носки.

— Я думаю, что вот вообще не ошиблась, Бармаглот, — поднимает взгляд.

— Ты мой дерзкий Заяц, — ухмыляюсь в ответ. — У тебя щеки покраснели.

— А у вас — встал, — скалится она. — И я думаю, что мои красные щечки доставляют мне гораздо меньше неудобств, чем ваша нереализованная эрекция.

Вообще берегов не видит, но иногда это даже интересно.

То, что Заяц умеет готовить, я знаю (попытка ее задеть — не в счет). Она всегда крутилась около матери, когда мы приезжали к Вовке загород: помогала, что-то резала, что-то таскала в духовку. Последние два года вообще практически сама все и делала. До сих пор вспоминаю ее зареванные щеки, когда пыталась приготовить какую-то закуску из интернета, и у нее ничего не вышло. Реально отпаивал коньяком, чтобы успокоилась и вытерла сопли. Но уже на следующий день Заяц снова собралась с силами, засучила рукава — и выдала какую-то нереально вкусную хрень из лука, кучи сортов сыра, орехов, сливочного масла и еще хрен знает чего.

Вот тогда я понял, что этот паровоз никогда на половине пути не притормозит.

Только если сама раздумает.

А раздумывала она на моей памяти всего пару раз, да и то когда не то, чтобы очень хотелось.

Так что, несмотря на все наши ужимки и попытки кусать друг друга, какая-то часть меня четко осознает, что уложить это сокровище на лопатки будет очень непросто. И что тот секс в клубе для нее на самом деле мало что значит.

Просто был импульс, у нас обоих.

Просто мы ему поддались.

Просто она кончила, а я, как придурок, еще минут пять торчал в бабском туалете, пока пройдет стояк, иначе мои приятели, с которыми мы просто отдыхали (вообще без баб), меня бы не очень поняли.

Но я рад, что Заяц осталась на выходные.

Хер его знает, что мы будем делать, но скучно нам точно не будет.

— Между прочим, могли бы и похвалить, — ворчит Заяц, когда я тянусь за очередной гренкой с тарелки и внезапно осознаю, что сожрал их все почти в одно лицо. — Не думаю, что у вас тут часто такие кулинарные изыски.

— Ну, еду из ресторана никто не отменял, уж прости.

— Гад вы, Марк Игоревич. Завтра даже не зайду на кухню, так и знайте.

Откладываю вилку, достаю телефон.

— Хорошо, Зай, тогда утром готовлю я, в обед что-то закажем, а ужинать поедем в ресторан. Куда хочешь? Выбирай любой.

Мне всегда казалось, что такие вещи должны радовать женщин, тем более капризных папиных дочек, но Алиса внезапно грустнеет. Пожимает плечами, отодвигает тарелку, к еде в которой почти не прикоснулась, и говорит, что ей все равно, и вообще — можно посидеть дома и посмотреть телек.

Что опять не так сказал?

Я отодвигаю ее плечом от посудомоечной машины.

— Сам уберу, Бетти[1], иди на звонки ответь.

— Не хочу. Родителям написала, а все остальные пусть лесом идут.

Я заметил, что она как будто боится брать телефон в руки, хоть обычно не выпускает его из рук.

— Бармаглот, хочешь, я тебе вслух почитаю?

Я даже не удивляюсь уже.

Это же мой Заяц.

[1] Ироничное «имя» для образа американской домохозяйки 50-ых годов.