И больше птицы не пели свои песни там.

Настоящий осенний день. Серое пасмурное небо. Ветер завывающий как стая волков. Крупный дождь, который силой своей пробьёт кожу до самой кости. И так каждый день в течение недели. И всю эту неделю до нас доносились отголоски стройки храма. Даже бурлаки так не напрягались, как те рабочие.

Стройка не прекращалась с того момента как приехали те пришельцы с отцом. И храм рос с невероятной скоростью. С каждым взглядом, который мы украдкой бросали на стройку, становилось ясно, что это храм будет поистине ужасный: на его стенах появлялись орнаменты в виде голов змей, фигуры гарпий охраняли главный вход, а серый камень храма, казалось, впитывал весь солнечный свет, не давая ему проникнуть в этот мир.

Всё чаще мы стали замечать, что пришельцы в упор наблюдают за нашей усадьбой. Бабушка Агафья распорядилась каждые три часа бить в колокола нашей церквушки. Это было трудно сделать, но сам местный батюшка дал своё благословение на то, ибо сам чувствовал нарастающую тревогу. С того момента стало меньше злых взглядов в нашу сторону.

Иван после полученных увечий долго пробыл в постели. Несколько дней он пылал и бредил, а раны его не затягивались. Вскоре всё пошло на спад. Он стал приходить в чувства, пить, есть и к нему вернулась речь. Глаша не отходила от него, была ему благодарна за спасение. Ведь под ударами плети должна была оказаться она, а в последний момент Иван прикрыл её собой.

Отец забрал матушку к себе. Сколько бы мы не хотели её отдавать. В тот момент отец был неумолим и совершенно не обращал внимания на наши протесты. Матушка же походила на запуганного ребёнка: не поднимала головы, не смотрела на нас, а когда мы спрашивали, где она хочет остаться, то просто мычала и мотала головой. Так мы потеряли связь с ней.

Потом к нам стали приходить местные жители и жаловаться на то, что в лесах пропали все животные, а те, которые остались, стали гнить изнутри. Как то к нам пришёл Прохор, кузнец, и принёс дикого кабана:

– Вот! – говорит, – полюбуйтесь, что твориться! – и он разрезал брюхо еле живому кабану. Вместо крови и потрохов, к нашим ногам разлилось чёрное месиво и вонь стояла жуткая. Все решили, что это хворь, которую принесли новые поселенцы на отшибе, и было решено запретить заходить и охотиться местным жителям в лесу. Но от того легче не стало.

Всё чаще вспоминала бабушка Агафья Степана, всё ли с ним хорошо, нашёл ли он цыганку. Эти вопросы волновали не только бабушку, но всё население её поместья. Ведь теперь все знали, что происходит в нашей семье, и я снова стала посмешищем для местных детей: в моё окно прилетали камни, когда рядом со мной проходили, то в след кричали, что я дитя ирода или просто плевали под ноги.

Как то ночью, когда мы уже хотели ложиться спать, в двери усадьбы постучали так громко, что могли их просто выломать. Мы спустились вниз, а наша прачка уже открывала дверь. На улице стояла ужасная ветреная погода, что склоняла верхушки деревьев почти до земли. Как только дверь открылась в прихожую ввалились двое, один был высокий крепкий мужчина, в котором мы сразу признали кузнеца Прохора, а на плечах он держал человека, вид которого не мог не удивить – это был мавр, но не смотря на его тёмную кожу был он ужасно бледен и худ.

– Агафья Степановна, нужно помочь, еле дышит он! – сказал Прохор.

– Ты где его нашёл?

– Стою я, значит, кузню закрываю, а сзади звук, будто кто-то шлёпнулся о землю. Оборачиваюсь, а там это чудо лежит. Весь ободранный, в крови… Да вы взгляните на него, он не ел ещё наверно всю жизнь!

Вид мавра и правда был ужасен. Лежал он без сознания, ничком у нас в прихожей. Решили мы его в зал отнести, но как только мы до него дотронулись, он очнулся. Бешено стал озираться по сторонам и лепетать что- то не непонятном языке. Встал на колени и, видимо, молил о чём-то, разобрать мы не могли. Успокоился он только после того как, дали мы ему молока да краюшку хлеба. Пока ел он сумели мы разглядеть его лучше – весь в шрамах от плётки, ожоги и синяки, руки все истёрты были в мозоли, на правой руке так пальцев не хватало и было видно, что все эти увечья получил он совсем недавно, а пальцев лишился, бабушка сказала, явно сегодня.

Пока кушал он на улице пошёл дождь, сильный как ураган, а без того сильный ветер стал завывать пуще прежнего. Тут как громыхнуло, что дом затрясся, и в этот самый момент постучали снова нам в дверь.

Постучали снова в дверь. Мы замерли. Каждый про себя гадал, кто же это мог быть.

Прохор решил взять инициативу в свои руки и со всей своей не малой силой рванул дверь. Встав на пороге, он отделил нас от чёрной холодной мглы. Пару секунд мы всматривались в темноту и разглядели силуэт женщины, а рядом с ней стоял мужчина.

Мы все испытали неимоверный страх, подумав, что это пришли пришельцы за своим рабом, но страх сменился радостью. Ведь это был Степан с цыганкой. По ним было видно, что путь их был очень трудный: у цыганки был порван подол платья, а у Степана сиял огромный кровоподтёк на щеке, но, несмотря на это, они тоже были счастливы добраться до нас.

Все принялись обниматься, а бабушка так вообще всплакнула.

– Не хорошо стоять на пороге, когда у него поджидает зло.– Промолвила цыганка. – Чувствую, что оно уже корни пустило здесь. – И мы принялись им рассказывать, что стряслось во время их отсутствия. Потом настала очередь Степана и цыганки рассказывать. Начал Степан:

– Ну что, добрался я до табора быстро, бед в дороге не было. Встретила меня цыганка и молвит, мол, я уже всё знаю и давай быстрее в путь собираться. Мало времени осталось. Но вот в обратном пути…

Здесь цыганка слово держала:

– На пути к вам, встретились люди, чьи глаза выкипели от злости. Гневались они страшно на нас. Сделали колдовство, что наша лошадь прямо на скаку издохла. Потом прятались мы в лесу, а они своим ходом нас искать пошли, как ищейки лазили и принюхивались. Но давно, когда я ещё в девках была, бабка моя рассказывала об опушке на другом конце того леса, мол там зло не проходит, там мы ждали два дня, а на третью ночь увидели, что ходит кто-то у края опушки. Ходит, но ступить не может. Там ещё пару дней ждали, а потом решили снова в путь тронуться.

Всё это время с нас не сводил глаз бедный раб, ведь он не понимал ни единого слова. Решили мы его спрятать, пока вся эта дьявольщина не закончится, но он боялся и всё что-то лепетал. В это время я с Глашей рисовали на побелённой дощечке углём. Вот он протягивает руки и будто просит кусочек угля. Бабушка сказал дать ему уголёк и тут принялся он рисовать. Рисовал, выводил, а когда закончил все мы ахнули. На первой картинке нарисовал он храм на фоне солнца, а рядом с ним стоят люди без глаз.

На второй картинке было, видимо, внутренне убранство храма. В центре высокий постамент, а над ним висят острые пики. Рядом он пририсовал 4 человечка.

Третья пугала больше всех. На постаменте четыре человека они убиты пиками, на самих пиках стоит женщина и она подписана ”Χίμαιρα ”.

– Что за узоры такие? – спросил Прохор.

– Химера это. С греческого. – Цыганка выдохнула и побледнела. По ней сразу стало видно, что не ждала она такого и боится этого очень. После около получаса она сохраняла молчание. За это время уговорили мы нашего тёмного друга спрятаться, и он без колебаний согласился, покачивая головой.

После вернулись к цыганке и стали упрашивать её рассказать, что её так испугало, но она лишь ответила:

– Завтра, а теперь давайте спать. Утро вечера мудренее.

Степан и Иван проводили Прохора, мало ли что может случиться. Меня с Глашей отправили на печку за балдахин, а бабушка с цыганкой заперлись в обеденном зале и долго шептались. Мы с Глашей гадали долго – о чём они разговаривают, но не подозревали, что о таких вещах расскажут нам – детям.

Вы когда- нибудь просыпались от оглушительной тишины? Эта тишина как холод, который спрятался где- то между вашими органами и вы не можете согреться. Вот такое ощущение было у меня утром следующего дня. Глаза мои открыты, тишина со всех сторон глушит и давит. Я не слышу, дышит ли Глаша.