– Тётушка, мне бы отобедать, а потом повидаться с женой. Позже у меня здесь будут дела. – Отец просто прошёл мимо меня, будто я не стояла рядом с ним, не смотрела на него и не держала в руках солнечный букет. Я убежала, Глаша со мной. Мы не пришли к обедне и к ужину. Сидели весь день у того клёна, что подарил нам свои золотые листья.

За это время пролила я немало слёз. Меня не видят, а скорее всего даже ненавидят. Что же я сделала не так? Почему так холодно обошёлся со мной отец? Эти вопросы разрывали моё маленькое сердечко. А хуже всего во мне появилось зерно подозрения – меня могут даже не любить. Глаша всё время сидела рядом со мной. Её молчание до сих пор было непривычным. Всё что она могла делать, дабы поддержать меня, так это гладить по спине и укачивать в своих объятиях. Вот так прошли мои минуты горькой печали.

Потом издали мы увидели, что к нам бежит Степан.

– Девочки, вот вы где! От чего же вы так пугаете Агафью Степановну? Она место себе не находит. А ну живо к ней, а то твой отец тоже видимо не из лучших побуждений приехал к ней.

Мы с Глашей перепугались не на шутку. И бегом отправились в усадьбу. Прибежали мы, когда отец только выезжал за ворота.

– Бабушка, что случилось? – на бегу прокричала я,– Куда отец уезжает?

На лице бабушки отразились страх и волнение.

– Видимо бесы в отце твоём, не понимаю, что такое с ним. Почему убежали и не предупредили? Я бы и так вас отпустила.

– Что случилось? – не останавливаясь, спрашивала я. Бабушка вздохнула и, видимо, с печалью произнесла:

– Батюшка твой, не к матери твоей приехал и не к тебе. А храм хочет строить, но не православный, а языческий. Ох, малышка, видимо твориться, что- то не ладное. С матушкой твоей он говорил. До припадка её довёл. Молвит, видите ли, что лечится ей снова надо, и он знает как…

Я вздрогнула, вспомнив тех людей, что приходили к ней.

– Алёнушка, что не так? Что напугало тебя? – обняв моё лицо своими ладонями, спросила бабушка.

– Знаю, как он лечить маменьку будет. Это люди навещать будут её не хорошие. Читать молитвы или не молитвы будут, а потом маменька рыдать и биться о стены станет. Запрети ему это делать, только хуже будет.

Бабушка переглянулась со Степаном и он, кивнув, сказал:

– Понял, будет сделано.

Здесь я не поняла, что они будут предпринимать, и вопросительно посмотрела на них.

– Деточка, крепись, молим тебя. Видимо, ты и Анна у пропасти находитесь. Да видимо не только вы, но и мы тоже. – здесь Агафья Степановна обвела взглядом Глашу, Степана да всю усадьбу.

На следующий вечер снарядили мы Степана в долгую дорогу по степи. Суждено было ему найти кочующее племя цыган, а в нём цыганку, которая балдахин мой заговорила. Правда, не было надежды у Агафьи Степановны, что снова согласиться цыганка помочь нам, так как тяжко пришлось ей в прошлый раз.

Степан давал наказы Ивану по конюшне, саду, что в усадьбе до его возвращения сделать.

Агафья Степановна распорядилась, чтоб дали Степану лучшего коня и рано утром следующего дня он уехал. Бабушка ушла молиться за Степана, а я, Глаша и Иван долго у ворот стояли и взглядом провожали его неумолимо уменьшающийся силуэт.

– Ну, девчата, не рыдайте! Вернётся Стёпка, никуда не денется. Французов пережил, а это дельце и подавно выполнит, – ушли мы тогда Ивану помогать в саду. Как- никак работа помогла нам отвлечься от дурных дум. Но мысли мои никак успокоиться не хотели. Зачем снова звать цыганку? И у какой пропасти стоим мы с Анной?

Решилась я после работы в саду поговорить с бабушкой Агафьей. Может, не обратит она своё внимание на то, что я мала совсем, ведь о моей семье речь идёт.

Застала я бабушку Агафью за разбором сундука. Она рылась в нём и доставала маленькие мешочки, перевязанные красной нитью:

– Этого совсем мало будет, на весь дом не хватит. Но как? Были же у меня ещё этак штук восемь? И куда я их спрятала? – иногда, бабушка имела привычку разговаривать сама с собой и к этому быстро привыкаешь, но, бывало, она отвечала будто не себе, а кому- то другому. В следующий миг она застыла и говорит:

– Как это здесь? – Агафья Степановна обернулась ко мне. – Алёна, что ты здесь делаешь?

– Я с вами поговорить хотела? А с кем вы разговариваете? – Я провела взглядом весь чердак, но никого не заметила.

– Ой, да что ты, я всегда сама с собой разговариваю, так легче с мыслями собраться! А о чём ты, милая, хотела поговорить?

– Зачем опять цыганку звать? Она же говорила, что в следующий раз может заговор и не подействовать?

– Знаешь, милая, выяснилось то, что ни я, ни твоя бабушка покойная не могли предвидеть. Батюшка и матушка твои… – на этих словах бабушки раздался оглушительный скрежет конного экипажа и крик конюха Ивана, который раздавался в унисон с ударами плети.

Выбежав во двор, мы в ужасе застыли. Ворота, совсем не маленькие, были снесены с петель. Посреди двора стояла адская вороная четвёрка лошадей, она в бешенстве копытами взбивала землю, отчего казалось, что весь двор покрыт туманом. Крики не прекращались. Через секунду мы увидели, что кучер адской четвёрки, одетый в мантию алого цвета, снова заносит плеть над головой для удара, но удары приходились не на лошадей. Мы подбежали ближе к экипажу, но кони вздыбились, не давая нам пройти, тогда мы подошли намного правее и уже из за угла сарая смогли разглядеть, что происходит. Иван скорчившись, закрывал собою Глашу, а удары кучера приходились прямо на спину Ивана, отчего он так пронзительно кричал.

– Остановитесь, изверги!!! Это мой конюх! И вы находитесь в моём поместье, – властный голос бабушки Агафьи прозвучал как колокол церкви, от его звучания кони успокоились, а кучер сел на своё место, при этом не произнося ни звука.

В это время из экипажа вышел папенька:

– Агафья Степановна, успокойтесь, кучер наказывает только непокорных.

– Какие они не покорные? Конюх да ребёнок. И вообще это мои люди, моя земля и здесь мои законы писаны. Кто дал право какому-то кучеру издеваться над моими людьми. Ты только глянь, что с воротами сделали, обалдуи! – я впервые видела бабушку такой злой.

На слова бабушки отец только улыбнулся:

– Что ж, ты хотела, что бы мы за воротами стояли? Может я соскучился по жене да дочери? Алёна, подойди и поцелуй отца своего, – нет, не отцом он мне больше был. Я схватилась за подол платья бабушки и спряталась за него, а отец только ехидно прищурился да промолвил:

– Ну, ничего, ещё будет время.

Пока мы стояли и выясняли отношения с отцом, к Ивану и Глаше подбежала наша прачка и отвела в усадьбу.

– Не место в усадьбе рабам да холопам .– От этого голоса пробежал холодок по спине. За всё это время мы не заметили, что помимо отца из экипажа вышли несколько женщин и мужчин. Тот, который говорил, был выше всех и носил чёрное пенсне. Его я раньше не видела, но остальные были мне знакомы – они приходили к матушке и якобы её лечили.

В этот момент бабушка будто чувствовала меня:

– А вы кто такие, что посмели нарушить покой моей родовой обители? Не чувствую я в вас ничего мирного!

– Пётр, здесь мы не можем находиться, соизволь нам найти место для ночлега, – этот высокий с пенсне даже не обратил внимания на бабушку, но от её слов его даже покоробило.

– Франц, конечно, это будет само собой! Агафья Степановна, вы очень не радушны к гостям…

– Эти гости даже не люди! Почему должна я быть радушна с ними, – голос как колокол, как колокол. Он звенел и переливался.

Здесь все пришельцы стали смотреть в упор на бабушку. Все разом. Небеса помрачнели. Никто не дышал. Я слышала лишь биение своего сердца.

– Нам пора, Пётр. Завтра уже прибудет камень и рабья сила, – высокий даже оскалился.

Все снова сели в экипаж. Отец помедлив, обернулся и сказал:

– Зря вы так, очень зря!

Они уехали. Оставили тучи, ветер и страх. Поселились они на отшибе, был там старый летний домик.