В наши дни в Черепановом логу стоит крест, который уже меняли из-за ветхости, надпись на фанерке едва читается: "Добровольцы отряда штабс-капитана А.А.Степанова, погибшие в бою в 1918 г."

Информация предоставлена с сайта https://kaminec.livejournal.com/10284.html

Тихий ночной лес, который не гнётся под силой ветра и, в котором этот самый ветер не свистит. Его как будто что-то оттесняет от внешнего мира, что-то стоит между ними. Даже луна своим светом будто проходила сквозь деревья, придавая им вид призраков. Любой путник почувствовал бы, что от этого леса веет притаившимся злом, что если он зайдёт туда, то пути назад уже не будет. Но это не почувствовали трое бежавших людей. Их сознание было занято мыслью о спасении. Они бежали от смерти. Знали бы они, что от одной погибели бежали к другой.

Первый бежал стремительно, держа в правой руке тульскую трёхлинейку, которую с таким благоговением ему вручил командир полка ещё в Москве. Левой рукой придерживал растрепавшийся мешок с провизией, который должен был обеспечить, им троим, питание до самого Ижевска. Это был Сергей Ручников, старшина, двадцати восьми лет от роду, который с нетерпением ждал конца продразвёрстки, чтобы увидеть жену Людмилу, сына Игоря и дочурку Олю. Но теперь эта встреча стояла под вопросом, либо они увидятся совсем не скоро, либо больше никогда. Главное бежать.

Остальные двое немного отставали. Коренастым, широкоплечим верзилой был Сашка Калач, доподлинно неизвестно, откуда взялось у него это прозвище. Известно только то, что до гражданской войны он выступал в цирке, но не мог вытерпеть отношение богатого люда к себе. Ведь был он неуклюж, всегда растерян, к тому же картавил, что казалось дворянам весьма умилительным и весёлым. Они же позволяли себе грубые шутки и подстрекательства народа к тому, что бы гнобить таких как он. А он был обычный русский мужик. Просто уродился крупным, как говорила его мать. Благо появились коммунисты. В их рядах он чувствовал себя своим, со всеми был наравне. Тогда, в свои тридцать лет он впервые почувствовал себя человеком, которого слушают и слышат. После этого цирка в его жизни больше не было.

Сашка Калач почти нёс на себе своего однополчанина Андрея Зотова, юноша двадцати лет, закончивший год назад училище. Он был ранен в живот, но всё же продолжал бежать, сейчас не время расслабляться.

На троих у них был мешок провизии, одна трёхлинейка и один Наган. Каждый из них гадал, что же будет дальше? Доберутся ли они до Ижевска? При всей той суматохе, что произошла на дороге на Казань, у них не было времени сориентироваться. Всё случилось быстро, в темноте никто не мог заметить наступающих со стороны холмов красноармейцев, за которых они когда то были. Но кто же знал, что бесчинствовать они будут не хуже царской власти. Разве за это мы боремся? Разве это справедливость? Не это мы обсуждали на многочисленных собраниях? Равенство людей между собой, власть народу, долой буржуазию! Но сейчас мы делаем то же самое! Как они могли узнать на какое направление мы перешли? Долго видимо нас ждали, выбрали самый удобный участок для нападения, теснили нас к реке, а ведь осень. Сколько вопросов, а ответов совсем мало.

Все трое не чувствовали холода, бежали около часа, может меньше. На войне время всегда медленнее идёт, чем на самом деле.

Сергей Ручников остановился и посмотрел в небо. Лунная ночь, звёздное небо, своё часто дыхание и бешенное биение сердца:

– Слышите что-нибудь, Сашка, Андрей? – все трое остановились, но кроме тишины и своих сердец ничего не услышали.

– Влоде ничего… Товалищ камандил… – начал было Сашка Калач, но Сергей его перебил:

– Саша, теперь без званий, просто Сергей. – Ручников устало провёл ладонью по лицу, потом устало уставился в землю. Заметил, что вся трава покрыта толи инеем, толи снегом. От усталости всё будто было под пеленой.

– Холосо… Селгей, Андлюшке совсем плохо. Посмотлите только на него, холосо его тот молячок пылнул ножечком. А он слабенький совсем стал. – Картавость Сашки с его глубоким басом долго приживались в отряде. С одной стороны и, правда, это мило звучало, как отзывались сёстры милосердия, а с другой стороны, его бас заставлял его уважать иногда и бояться, но со временем отряд уже не представлял своего существования без картавого баса.

Сергей внимательно осмотрел рану Андрея. Правда, как он ещё умудрялся бежать с ней. Рана оказалось глубокой.

– Так давай немного в ту сторону возьмём, вот к тем елям, – Сергей указал на несколько елей, которые своими нижними ветками образовали полукруг,– если дождь пойдёт, там не сильно намокнем.

Андрей теперь был без сознания, он держался лишь на одной руке Сашки. Сашка и Сергей осторожно потащили его к елям. Ну как сказать Сашка и Сергей, точнее сказать только Сашка, Сергей сам валился с ног и немного держался за Сашку. Под елями землю застелили своими шинелями, кое- как остановили кровь из раны Зотова и перевязали её.

– Товалищ командил, давайте я сегодня на калауле буду? – предложил Сашка Калач, позабыв, что теперь без званий, но сейчас это мало волновало Ручникова, усталость одолевала его, а глаза предательски смыкались. В итоге он поддался чарам сна:

– Хорошо, Саша, если, конечно, тебе не трудно…

– Конечно, нет, товалищ командил. Хоть ночь была не из лёгких, но до жути она чудная. Спите, всё устаканится… – о чём говорил потом Саша, Сергей не помнил, он провалился глубокий беспокойный, но тёплый сон.

”В сиянии ночи лунной её я увидал, и яркий многострунный чудный голос мне звучал…”. Тёплый родной голос согрел грудь Сергея. Как же давно он слышал его, как же тяжело было на душе холодными ночами, без этого упоительного голоса. Людмила…Люда.

”Звёзды в небе мерцали над задремавшею Землёй и она, сняв покрывало, вдруг предстала предо мной“. Неужели он его взаправду слышит. Это её любимый ”Романс Надира”, тенором Леонида Собинова. Как такое возможно? Перед глазами Сергея сразу всплыло знойное лето, последнее лето, которое они проводили вместе. Лето 1917 года. Тогда, под тенью высокого дуба, Людмила сидела, прижавшись спиной к дубу, а он головой приник к её коленям. Последняя душевная близость, но такая яркая. Люда держала в руках свой любимый сборник стихов Константина Бальмонта, открытый на сонете ”Лунный свет”. От нежности её голоса, Сергея пробирала дрожь. Как же чудесно она поёт. ”Прощай, прощай мечта…”. Люда замолкла и нежным взглядом уставилась на детей, играющих у реки. Старший Игорь, оберегал младшую Оленьку, так что родителям не нужно было беспокоиться.

– Не останавливайся, молю… – Сергей обнял Люду за колени.

– Как? Снова? Я уже не помню, сколько раз её пела тебе и это только сегодня! – Она нежно пригладила его макушку, как всегда аккуратно, почти как ребёнка.

– Я бессилен против твоих чар, твой голос как морфий для моих ушей, прошу ещё.

– Хорошего понемногу. Я только и делаю, что сижу и пою тебе, хотя ты бы мог почитать мне.

– Ты же знаешь, во мне нет той поэтической искры, с которой ты читаешь мне и детям.

– Серёжа, мне нравится твой голос, прошу, прочти мне только этот сонет, – Люда протягивает Сергею сборник Бальмонта, – только его и всё.

– Но твой голос мне нравится больше… – Сергей состроил гриммаску, как ребёнок, который всеми правдами и неправдами пытается отстоять свою точку зрения, но это больше выглядит не серьёзно, а умилительно.

– Всего один сонет, Сергей. – Под напором теперь оказался он, и держать натиск её прекрасных тёмных глаз, теперь не в силах.

– Хорошо, всего один. – Сергей поцеловал Люду в лоб, долго-долго держа губы на нём, потом взял книгу из её рук. И теперь она лежала на его коленях, а он читал ей ”Лунный свет”.

– Когда луна сверкнёт во мгле ночной своим серпом, блистательным и нежным… – его чтение прервал оглушительный и задорный детских смех. Немного растерявшись и от этого повеселев, он продолжал, – моя душа стремиться в мир иной, пленяясь всем далёким, всем безбрежным…