Затолкав все ещё смеющегося парня в кабинет, Кёнсун захлопнул дверь за ними и закрыл её на замок; внутри уже ждали Минджун, Йесон и Соно, сидя на стульях за пюпитрами оркестра. Они выглядели почти каменными изваяниями, подсвеченными мягкими лучами солнца, проникающими сквозь полузакрытые жалюзи, не шевеля ни одной мышцей лица, когда Кёнсун обернулся к ним, пытаясь выровнять учащённое сердцебиение и сбившееся от бега дыхание.

В воздухе витал запах лака, видимо, совсем недавно была репетиция оркестра; в самой аудитории обычно хранились кубки и инструменты в плотных черных чехлах, расставленные у дальней от окна стены, а ещё нотные книжки, пюпитры и другой инвентарь; посреди кабинета, повёрнутое к нескольким рядам из стульев, стояло фортепиано, которое обычно использовали для распевок хора. «Роман из телевизора» никогда в жизни не использовали это помещение для репетиций, потому что оно было пропитано таким духом, который был чужд для их музыки – правильным, прилежным, классическим. Коричневые стены, обшитые деревянными панелями со звукоизоляцией, такого же цвета паркет и даже фортепиано. В общем, совсем не то, что их гараж.

Ханыль перестал смеяться. В большом помещении, каждая молекула воздуха которого была пропитана музыкой, его смех мелодично отражался от стен те самые несколько секунд до того, как он перестал. Он робко оглядел класс, где теперь находились только они впятером, и никого из них четверых Ханыль не знал и даже вряд ли помнил, что Кёнсун уже дважды ходил с ним на английский. Чхве вдруг подумал, должно быть, он напуган, потому что его улыбка сменилась полным непониманием и глаза расширились, и он стал похож на оленёнка Бэмби в своём апельсиновом свитшоте.

– Что происходит? – спросил он; Кёнсун слышал, что голос его не дрожал, и это так противоречило его внешности в тот момент.

– Ну здравствуй, Кван Ханыль, – сухо, словно подражая манере какого-то киношного героя, сказал Минджун.

– Мы знакомы?

– Пока нет, – Минджун встал с места и медленно обогнул невысокий пюпитр, приближаясь к блондину; его голос был низким и с нотками надменности, и так он разговаривал только когда был либо пьян, либо в вызывающем мурашки по всему телу предвкушении. – Но совсем скоро ты узнаешь…

– Хватит, – оборвал Кёнсун. Минджун закатил глаза, вскидывая руки. – Ты сядь на место, – Минджун сел, – а ты, – Кёнсун обошёл Ханыля, чтобы встретиться с ним глазами, – сядь вот сюда.

Чхве легонько толкнул его в преподавательское кресло посередине, чтобы он оказался лицом к остальным, и отошёл подальше, чтобы тот видел их как единое целое, как группу, потому что Кёнсуну было это важно. Ханыль должен был видеть, что они уже состоявшийся коллектив, и, возможно, это толкнуло бы его на мысли о том, чтобы сразу отказаться.

– Меня зовут Кёнсун, – представился Чхве. – Я лидер этой инди-группы под названием «Роман из телевизора».

– О, – лицо Ханыля вытянулось в искренней заинтересованности. – Мне говорили, что здесь есть такая, но я не думал, что она будет меня похищать.

– Нам нужно поговорить, – продолжил Кёнсун спокойно. – Мистер Д. сказал, что ты обязан попасть в нашу группу, но мы – как видишь – уже в полном составе.

– Угу, – он кивнул. – Я сказал ему, что было бы неплохо заниматься музыкой и дальше, но только не в оркестре или хоре, я такое не люблю. И что, он заставил вас?

– Там… Другие обстоятельства, но, в общем, да, – вклинился Минджун. Он прочистил горло, когда Кёнсун взглянул на него, и продолжил. – Короче, он сказал, что ты обязан выступить с нами в составе группы на осеннем фестивале, но не то чтобы мы в тебе нуждались.

– Я понимаю, – Ханыль активно закивал.

Он не выглядел, как какой-то дурак, Кёнсун подумал, возможно, всё будет гораздо проще, и он вправду просто откажется сам, раз он так хорошо все понимал.

Но Кёнсун рано обрадовался, потому что Ханыль усмехнулся и как-то оценивающе осмотрел их.

– Но даже если так, я хочу попробовать. Может, мой голос именно то, чего не хватало вашей группе?

– Ты даже никогда нас не слышал, – сказал Кёнсун, отчаянно хватаясь за ниточки рассудительности в его голове. – Ты даже ничего о нас не знаешь.

– Как и вы обо мне, – заявил он и встал со стула. – Вы здесь репетируете?

– Нет.

– Тогда приведите меня на свою репетицию.

– Нет, – отрезал Чхве. Его голос дрогнул, потому что на самом деле Кёнсун не должен был быть таким категоричным, и его трезвая, лишённая ярой ревности часть рассудка старалась подавить в нём зачатки бешенства.

– Тогда как же вы будете разбираться с директором?

Кёнсун поджал губы, а Ханыль по-недоброму улыбнулся.

– Я просто хочу послушать, посмотреть. Ничего такого. Возможно, мне правда не зайдёт, и тогда мы просто договоримся, я не буду придурком и помогу вам, – он медленно двинулся в сторону выхода, его пальцы коснулись ручки двери, аккуратно открывая замок. – Ну, а если мне понравится, то и вам понравится, обещаю.

И он вышел из аудитории, оставляя их в звенящей напряжением тишине. Кёнсун стоял с открытым ртом с тех самых пор, как Ханыль начал ставить условия, и не закрыл его до тех пор, пока через некоторое время Минджун не подскочил со стула, выругиваясь, а Йесон не заскулил где-то слева. К репетиционной начали сходиться школьники, и им пришлось покинуть её, и они разошлись по кабинетам, точно так же, как днём ранее, не сказав ни единого слова.

Этот Ханыль был не прост. Нужно было увидеть его в действии, чтобы поверить; для всех остальных он был милым парнем, похожим на лунного кролика, добродушным и общительным, но Кёнсун после того разговора видел в нём эти зачатки демонической силы, лисьей хитрости и крысьей расчётливости; Кёнсун буквально видел ауру вокруг него – тёмную, устрашающую. Он оказался гораздо хуже, чем они могли себе представить, потому что он знал, какая сила теперь была в его руках – совсем немного, но он был осведомлён. И самым страшным для Кёнсуна на тот момент было просто представить, как же Кван мог ею распорядиться.

После пятого урока они, голодные из-за пропущенного ланча и уставшие, поплелись к пикапу Йесона; Ханыль нагнал их на полпути на парковке, и тогда Кёнсун подумал, что нужно ставить машину гораздо ближе ко входу, чтобы можно было быстро слинять. Но Йесон ставил её всегда в одно и то же место, между машиной его приятеля с двенадцатого класса и стоянкой для велосипедистов, потому что там было безопасно для его «ласточки». Так вот, Ханыль нагнал их и сел им на хвост на своём родстере цвета электрик с опущенной крышей, и они выехали, даже ничего друг другу не сказав, включив какую-то дрянную музыку на магнитоле; Йесон выключил её на одном из светофоров. В машине было ещё более угрюмо и угнетающе, чем было прошлым вечером, и воздух внутри был свинцовым. Кёнсун немного дрожал из-за нервов, а его кресло тряслось из-за коленки разъярённого, но молчаливого Минджуна; Соно дремал, вжавшись в стекло и слушая музыку в наушниках. Йесон взволновано вёл машину, как и всегда.

Они подъехали к дому Минджуна, находившемуся в тридцати минутах езды от школы, и Ханыль, припарковавшись у обочины и выпрыгнув из машины, спросил:

– Вы кого-то ещё забираете?

– Нет, – ответили они хором; Минджун поспешно ринулся к дому, едва колёса пикапа коснулись заезда на платформу.

Они вылезли из машины и устало ждали, пока Йесон припаркуется на платформе, а затем – пока откроет гараж, и все это время Ханыль осматривал ровные домики улицы, где жил Минджун с семьёй, одинаковые двухэтажные с молочной облицовкой и гранатового цвета крышей. Этому району уже было лет десять, но он сохранился так, будто бы был построен и выставлен на продажу только полгода назад. Район тот был тихим и благополучным, практически в каждом доме жила семья с детьми, так что там обычно было довольно тихо, и репетициям никто не мешал; машину Йесон ставил так, чтобы через открытые настежь ворота гаража их не было видно. Они, правда, никак не решали этим проблему со звукоизоляцией, но за четыре года остальные жильцы улицы к ним привыкли, зная, что они не какие-нибудь там панки, что они не закатывают пьяные вечеринки от заката до рассвета – это они обычно делали на квартире у Соно, – да и вообще, что они довольно безобидные. Тем более, они соблюдали закон о тишине[1].