Кёнсун покачал головой. Он встал и подошёл к своему плательному шкафу, в обувных коробках в котором прятал бутылки с коктейлями. Это были дурацкие коктейли, типа сидра или фруктового пива, но они не были такими горькими, так что Кёнсун их очень любил. Две прозрачные бутылки с розоватой жидкостью оказались на столе. Кёнсун протянул лежащему на его кровати парню стакан с соком и велел выпить его содержимое. Тот сделал это за глоток и рухнул обратно на постель, всматриваясь в цветные фигурки оригами, подвешенные на скотч и нитки к потолку.

Первые стаканы были высушены за мгновенье ока; Кёнсун налил им по ещё одному, пока из компьютерных колонок тихо играла музыка. Это был последний альбом The 1975, песни Кёнсуну нравились не все, но он не успел его послушать полностью. Он читал состав коктейля, болтая одной ногой на другой; Ханыль, так и продолжая глазеть на бумажные фигурки, тихо сказал:

– Ты ведь не панк, да?

– Моя комната похожа на комнату панка?

– Больше похоже на комнату самого обычного подростка, – Ханыль приподнялся на локтях, и Кёнсун перевёл на него взгляд, и волосы того были в милом беспорядке. – Я думал, что лидеры инди-рок-групп предпочитают чёрные обои и дэд-металл, но единственное, что здесь «дэд» – это тот несчастный фикус.

Кёнсун усмехнулся. Даже он не знал, что это был фикус.

– Я просто люблю музыку. Я люблю самовыражаться через неё. Повседневный я и Кёнсун, который на сцене, два разных человека.

– Да, это точно, – он закивал, выпрямился и потянулся за стаканом, чтобы сделать ещё два больших глотка. – Ты украл это на вечеринке в сестринстве? Отвратительно сладко. Мне нравится.

Ханыль по-хозяйски повесил обе гитары на крючки и плюхнулся обратно на кровать; Кёнсун думал, что, если не опускать глаза на вызывающие голубые драные джинсы с гладкими ногами в зияющих дырках, то, в принципе, Ханыль выглядел по-домашнему уютным.

– Кто этот парень? – Ханыль пальцем указал на фотографии над столом. – Это тот самый… Сокхван, кажется?

– Угу, – кивнул Кёнсун.

Он прочистил горло и осушил в три глотка второй стакан целиком. В голове приятно мысли затянулись лёгкой дымкой, воздух вокруг стал будто мягким, и Кёнсун лениво растянулся на стуле, и его футболка чуть задралась, оголяя подтянутый худой живот.

– Он твой парень?

– Нет, – Кёнсун усмехнулся. – И не был им. Это друг.

– Френдзона? – спросил просто Ханыль.

Кёнсун ногой крутанул стул, чтобы взглянуть на парня, который расслабленно лежал на его кровати, подперев голову рукой. У него уже были красные щёки и немного затуманенный взгляд. Песня The 1975 была отвратительно грустной.

– Ага. Да, – Кёнсун поджал губы. – Мы дружим уже больше десяти лет. Два года назад я понял, что влюбился в него. По уши. Просто кошмар. – Кёнсун грустно улыбнулся, ковыряя пальцами подлокотник кресла. – Он гетеро, у него есть девушка, и они вместе учатся в Вашингтоне.

Ханыль закивал. У него весь вид говорил о том, что он Кёнсуну сочувствовал. Кёнсун от этого вида всякий раз чувствовал себя так, будто остался контуженным после войны и теперь ему сопереживают. Он не сравнивал ни в коем случае уровни потерь, но люди обычно не понимали его настолько, чтобы и вправду знать, что он испытывал.

– Я никогда не влюблялся, – сказал вдруг Ханыль. – У меня были отношения, и не раз, просто всегда это было так, ничего серьёзного. Так что я не знаю, если честно, что ты чувствуешь. – Кёнсун поднял глаза на Ханыля, и тот жевал губы, сосредоточенно глядя в пустоту перед собой. – Но я думаю, это хреново. Правда.

Кёнсун кивнул, но теперь сам ничего не понимал.

– Что, прям никогда?

– Ага, – Ханыль сел на кровати, опираясь на руки, и пожал плечами пару раз; его взгляд не был сфокусированным, будто он выпил не девчачью шипучку, а крепкого джина.

Взъерошенные волосы упали на лицо с полузакрытыми глазами. У Ханыля, как заметил Кёнсун, были двойные веки, что было довольно редким явлением для корейцев. Кёнсун не помнил никого в своём окружении с такой особенностью.

– Не знаю. У меня даже не было особой необходимости в этом, я думаю.

– Это приходит тогда, когда ты не просишь и не ждёшь, – возразил Кёнсун. – Ты думаешь, я хотел влюбиться в своего лучшего друга как последний придурок?

– Ты можешь дать мне что-то переодеться? Дурацкие джинсы сейчас превратят мои яйца в гоголь-моголь, я клянусь.

Кёнсун похлопал ресницами, приоткрыв рот. Это был самый глупый способ перевести тему, но он сработал, потому что Кёнсун понял, что у Ханыля, как и у него самого, есть темы, которые в разговорах лучше избегать. Он подошёл к шкафу и достал оттуда серые спортивные брюки и футболку; они, как ему казалось, должны были подойти Ханылю по размеру. У них были слишком разные телосложения, оттого он был не уверен, может ли блондину подойти хоть что-то в его гардеробе. Ханыль благоговейно расстегнул ширинку и начал стягивать деним с ног, и Кёнсун отвернулся. Он буквально утром видел парня в трусах с голыми ногами, такими гладкими, что в пору сниматься в рекламе восковых полосок, но он всё ещё думал, что это странно. Так что подглядывать не стал. Одежда Ханылю на удивление подошла, и Кёнсун отметил, что без дырявых узких джинсов и оголяющей ключицы футболки Ханыль был самым обычным парнем, совсем не похожим на какого-то плэйбоя.

Чхве открыл «Ютуб», чтобы включить какой-нибудь летсплей фоном вместо музыки, думая, что, раз Ханыль любит видеоигры, ему должно это понравиться, но Ханыль материализовался рядом и склонился к Кёнсуну, заглядывая в горящий белым светом монитор. Кёнсун краем глаза заметил, что острая линия челюсти с чуть проступающей «шестичасовой» тёмной щетиной находилась к нему ближе, чем когда-либо.

– Короче, я хочу тебе кое-что показать, – выдохнул Ханыль, выдвигая из-под столешницы полку с клавиатурой. Кёнсун сжался. – Я веду свой канал. Не то, чтобы такой уж популярный, но там я записываю в основном каверы, так что, я думаю, ты должен посмотреть. Ты ведь лидер. Тебе нужно придумать, что со мной делать.

Кёнсун сглотнул, уставившись на открытый в браузере профиль. У Ханыля на аватарке стояла его фотография с широкой весёлой улыбкой, а волосы ещё были каштановыми, мягкими длинными волнами спадали на его уши.

Ханыль нажал на кнопку «подписаться», и Кёнсун его ткнул в бок локтем, слыша, как тот хихикает.

– Не очень популярный, да? – взвизгнул Кёнсун, увидев количество подписчиков канала. Цифра переваливала за миллион. – А это что?

Ханыль заливисто засмеялся, и Кёнсун толкнул парня обратно на кровать.

– Знаешь, что? Я отпишусь. Я знаю хозяина этого канала, и я думаю, что не хочу следить за ним.

Парень демонстративно нажал на кнопку отписки.

– Неужели? – улыбался Ханыль. Кёнсун кивнул. – Чем он плох?

– Он довольно самоуверенный, – сказал Чхве. – Порой он ведёт себя как ребёнок, а порой – как придурок. Я не понимаю, кто он такой. С ним ужасно тяжело.

Ханыль понимающе закивал. Кёнсун чувствовал, как внутри что-то странное и тёплое разливается от того, как Ханыль смеётся и принимает правила игры.

– Да, точно. Полный придурок. Возможно, у него биполярное расстройство.

– Ты тоже так считаешь?

– Ага.

Они прыснули. Кёнсун ощущал приятную сладость лёгкого опьянения и слабый сквозняк из приоткрытого окна, за которым солнце со своей вечерней краснотой почти спряталось за горизонтом из крыш соседних домов. Он вдруг подпрыгнул со стула и уставился на Ханыля, и тот так опешил от неожиданности, что поперхнулся собственной слюной.

– У меня есть выход на крышу. Я хочу посмотреть закат.

– Но солнце почти село.

– Похер.

Кёнсун принялся стягивать свои джинсы, и они были гораздо уже, чем у Ханыля, и трудно давались его пьяным пальцам; Ханыль сел ровно на кровати и озадаченно смотрел на парня, который, скинув чёрную ткань в угол комнаты полез в комод за домашними штанами графитового цвета с клеткой; потом стянул футболку и швырнул к джинсам, меняя её на голубой оверсайзный лонгслив, в котором его узкие плечи смотрелись ещё уже. Он встряхнул головой, поправляя чёлку, и обернулся к Ханылю, всё это время на него глазевшему. Кёнсун изогнул бровь.