Цезарь Интриги и сплетни, бравада и страх, обыденный пафос в дежурных речах, смирение бедных и глупость богатых… Здесь нет невиновных и нет виноватых. Республика, словно одна из старух с Коровьего рынка, испустит свой дух под звуки трубы и пустых разговоров в тени наших статуй и грязных заборов. Кто вспомнит о ней через тысячу лет? Каким будет ею оставленный след? Но разве она озабочена этим? Скорее наследством, оставленным детям. И в этом вся разница между тобой и теми, кто горд своей жалкой судьбой. В тебе есть желанье сравняться с богами и целую вечность владеть над умами. Ты понял, что правда не так уж важна, что наша реальность горька и скудна. Так стань же актёром и неповторимо сыграй свою роль для величия Рима! Почувствуй толпу, настроения масс, как делали это Помпей или Красс. К морали взывай по заветам Катонов и чти соблюдение древних законов. Свои легионы – засыпь серебром и ими прикройся, как верным щитом, а плебсу достаточно зрелищ и хлеба, за это любого возносят до неба. С сенатом учтивость поможет всегда, но пусть будет вечной стальная узда, что мною надета на эти отродья — они понесут лишь ослабишь поводья. Не верь никому, даже близким своим, тебе же обязан поверить весь Рим. Влюби в себя этот заносчивый город, ты сможешь. И хоть ты ещё очень молод пройди по оставленным мною следам, закончи всё то, что не сделал я сам. Стань первым на этом параде тщеславий. Я верю в тебя, мой любимый Октавий. Кассий Как призрак, заблудившийся во тьме, я вновь не нахожу себе покоя. Скорей бы окончание отбоя, чтоб вместо многоточия в письме поставить точку здесь, на поле боя… Я вновь пишу тебе, Великий Гней, хотя ты мёртв, а я не верю в души. Но раз ты снова мой покой нарушил, войдя в мой сон персоною своей, то знай, что в этой битве я не струшу. Я, впрочем, не был трусом никогда, уж ты-то знаешь Кассия Лонгина. Мы столько прошагали по чужбинам, мы столькие спалили города… Не ради статуй в центре Палатина, но ради нашей чести мы с тобой на край земли водили легионы. Когда менялись люди и законы в Республике, анархией больной, для всех мы были сердцем обороны. Ты пал тогда, предательства вкусив, а я остыл, утратив свою ярость… Но кое-что во мне ещё осталось. И лишь походный зазвучит мотив, я позабуду, что такое жалость. Ещё немного, близится рассвет… Вот-вот завоют трубы и буцины, и Рим, что разделён наполовину, на македонских землях даст ответ, что стоит слово Кассия Лонгина. Забавно, Гней. Всё снова как тогда, когда ты бился с ними при Фарсале. Всё те же, с кем мы прежде воевали, не ведая ни страха, ни стыда, хотят проверить прочность нашей стали. Республика, жива ли ты? Ответь! Как низко пали все мы в эти годы! Столетья шли за призраком свободы, чтоб снова дать кому-то в руки плеть. Позор когда-то гордого народа… Наивность, Гней, была присуща нам, когда в тот день мы резали тирана, и кровь текла из каждой его раны к твоим массивным мраморным ногам. Но радоваться было слишком рано. Мы не убили Цезаря в тот час. Он, как и Сулла, всюду рядом с нами, владеет прочно нашими сердцами. Он к мятежу подталкивает нас и совращает пошлыми мечтами. Я слишком поздно это осознал, но что теперь кивать на всё былое… Был рад во сне увидеться с тобою. Уже звучит наш утренний сигнал, и алый флаг всех призывает к бою. Прощай, Помпей. И если боги есть скажи им там, что Рим стоит на грани. Пусть спустятся они на поле брани, а если нет, то наша с Брутом честь пребудет с нами и без их стараний. Брут
Вчера я снова видел странный сон, в нём всё сплелось и всё перемешалось. Как будто от тебя я был рождён, и смерть твоя – моею оказалась. Как будто нет спасения в веках тебе и мне, ведь мы неразделимы. Но кровь твоя не на моих руках — она на каждом гражданине Рима. Великий Цезарь, слышишь ли мой зов? Я Юний Брут, вершитель приговора. Я тот, кто спас всех римлян от оков, вернее, спас от тяжкого позора. Я стал мечом, карающим мечом, но этот меч Республика держала. А что теперь? Все будто не причём, и нужно снова начинать сначала… Ты значил всё для каждого из нас, ты богом был на пике своей власти. Но и богам приходится подчас ходить в оковах похоти и страсти. Ты не хозяин был своей судьбе едва пошёл по водам Рубикона. И если Рим тоскует по тебе, то он дождётся власти фараона. Клянусь богами, близится тот год, когда вернутся царственные тени, и некогда свободнейший народ уже навечно встанет на колени. Но я не встану, нет. Покуда жив, я буду тем мечом, что бьёт тирана. И как бы не был тот самолюбив, он будет знать, что радоваться рано. Пусть эти псы, Октавиан и Марк, дрожат и помнят каждую минуту, что ещё много преданных рубак стоит под флагом Кассия и Брута. Сейчас, когда опять расколот Рим и брат идёт с оружием на брата, пусть знают все, что мы не побежим и не сдадимся, ведь за нами правда. А что за ними? Только тень твоя, да деньги, что ещё не растеряли. Они скорей загнутся от питья, чем их угробит сила нашей стали. Но если всё же волею богов нам в нашем деле светит неудача, то, как и Кассий, я давно готов закончить всё достойно и не плача. Зачем нам жить под чьим-то сапогом? Чтоб снова сотворить живого бога? Мы слишком долго пели не о том, и не о том молчали слишком долго… Мне жаль тебя. Ты возвеличил Рим, но ты не ставил Город над собою. Напротив – стал считать его своим! И этим ты опошлил всё былое. Я вновь пишу неведомо зачем все эти строки праху или тлену… Но их писать куда как лучше, чем кричать и биться головой об стену. |
