Этой ночью Мне снилось этой ночью, будто я люблю тебя, как прежде – безнадёжно, люблю тебя, как я любил тогда, когда мы были больше, чем друзья… Я просыпался в сумерках тревожных, и вдалеке шумели поезда. Весь этот сон я помнил наизусть, ведь он со мною рядом каждой ночью, и, видимо, – так будет всё и впредь. И сны, и явь – спрессованная грусть. Что станет точкой вместо многоточий? Чтоб всё забыть, мне нужно умереть. Любовь живёт три года? Это чушь, она бессмертна так же, как и память, как этот разгоревшийся рассвет. Пришла весна, и вдоль холодных луж последний снег не прекращает таять. Тебе через неделю тридцать лет… Любовь и время Забавно. Мы клялись с тобой когда-то любить друг друга, как никто до нас. Прошло лет семь, и ты не виновата, что я твоих не помню даже глаз. Но я на память, в общем, не в обиде, она лишь нить – оборванная нить. Я столько лет тебя уже не видел, что было б странно всё не позабыть. Твои глаза, походка, жесты, голос — всё затерялось в суетных годах, и древний бог, неумолимый Хронос, не увеличит горсть песка в часах. Он точит жизнь и разрушает память, всему на свете свой отмерив срок… Его песок не прекращает таять, вся наша жизнь – рассыпанный песок. Зачем всё это? Эти мысли, строки? В чём их причина и какой мотив? Ведь мы с тобой давно не одиноки, друг друга кем попало заменив. Но ты приходишь снова из забвенья в унылой предрассветной тишине, и я смотрю, как падают мгновенья в часах песочных, что дарила мне. Не люблю Прошлого не вернуть, прошлое – это ты. Лучше про всё забудь. Я не люблю мечты, верить во всякий бред, выдуманный в кино. Прошлого больше нет. Кстати, уже давно. А в настоящем – парк, листья летят с ветвей. Словно какой-то знак всё завершить быстрей. Что-то пошло не так, я не люблю людей. Славно, что их тут нет, только листва и я. Только один ответ — я не люблю тебя. Замоскворечье …Опять царапает иголка твою любимую пластинку, соседка воет на ребёнка (тупая вздорная блондинка), а капли падают негромко на Якиманку и Ордынку… Бессонное Замоскворечье лениво курит на балконах, а мне бы что-то человечье увидеть снова в незнакомых, свои душевные увечья развеять в чёрных коридорах бездонной памяти. И это объединяет нас с тобою — желание дожить до света, переболев однажды тьмою. Я поджигаю сигарету и снова кашляю смолою. Долей вина в бокалы наши, зажги неоновые свечи. Мы сделаем немного краше тот мир, что падает на плечи. Мы станем искренней и старше, когда уснёт Замоскворечье. Мир иллюзий
Мир иллюзий так хрупок и тонок… Лишь ударит любовь побольней, и в мужчине проснётся ребёнок, и заплачет в постели своей. Ну а после уткнётся в подушку, осмысляя бытийность свою, монотонно твердя, как игрушка: «Не люблю, не люблю, не люблю». И действительно, чудо случится, позабудется мучивший лик. В книге памяти вырвать страницу — это вырвать единственный миг. Ничего, что подобным мгновеньям нужно жертвовать годы тоски. И любовь поддаётся сожженью, словно пепел, слетает с руки. Мир иллюзий так хрупок и тонок… Его грани – осколки стекла. Спи спокойно, невинный ребёнок, всё, что было, – сгорело дотла. В этом доме… В этом доме, оставленном нами, половицы всё так же скрипят, и всё так же скользит вечерами по углам умоляющий взгляд. И, задетый движеньем неловким, абажур – повелитель теней — освещает волокна циновки, что лежит у раскрытых дверей. За зелёными шторами сливы обнажились от частых ветров, и бежит себе неторопливо время наших настенных часов. Под часами во власти комода две открытки с карельских озёр… Чёрный кот неизвестной породы, просыпаясь, бредёт в коридор. Где-то там в глубине коридора всё такая же власть темноты, и, почти недоступна для взора, там порой проявляешься ты. И сквозняк, разорвав паутину на разбитом ветвями окне, признаёт тебя за Прозерпину и твой голос приносит ко мне. |
