Граф еще раз поцеловал девушку в плечо и ушел.

Сатанинский огонек

Филипп отпахнул плотную тяжелую штору, и стены комнаты залил солнечный свет. За окном продолжался тот самый день, который фехтовальщица так легко бросила на откуп чужому берегу. Она прижалась горячим лбом к столбику кровати и, казалось, онемела. Ей вдруг стали безразличны: и приказ о ее аресте, и королевский мушкетер, и дневник Жозефины, и свое будущее; ей больше всего сейчас хотелось есть и убить д’Ольсино, убить немедленно и зверски, чтобы он помнил об этом даже после смерти…

Филипп принес новую сорочку, развязал девушке руки и помог ей переодеться. Фехтовальщица не стеснялась старого слугу. Она, казалось, уже не понимала, как после того, что случилось, можно было еще чего-то стесняться.

— Его милость к вам добр, сударыня, — сказал Филипп.

— Зачем я ему?

— Его милости нужен друг, сударыня.

— Друг?.. У него есть Барбю.

— Де Барбю — пес, сударыня.

— Почему граф решил, что я буду ему другом, Филипп?

— Его милость понимает в людях, он умный.

— Он зверь!

— Да, поэтому чует.

— Он всегда был таким?

— Камиль был обычным ребенком, сударыня, даже чересчур обычным для господина. Это я виноват.

— Вы?..

— В отрочестве его милость любил убегать из поместья и играть с крестьянскими детьми. Однажды в пылу ссоры Камиль в сердцах ударил одного мальчика так сильно, что тот умер… Это потрясло его, он чуть не наложил на себя руки и тогда, чтобы успокоить это чувствительное дитя, я сказал, что жизнь человека, в сущности, ничтожна, как жизнь полевого кузнечика, которого всегда может раздавить чья-то неловкая нога.

— Как же вы могли?

— Я хотел спасти мальчика, но… но погубил. Я был глуп, сударыня. Нельзя говорить подобное детям. Я поспешил.

— Что было потом?

— Камиль перестал играть с детьми, стал молчалив, начал много читать… Я сам посоветовал ему, чтобы отвлечь от этого случая. Он больше не плакал, когда видел чью-то смерть, а даже смотрел с интересом, потом отец отправил его учиться в Париж. Когда вернулся, стал водиться с де Неверами и участвовать в мятежах, а после смерти отца женился.

— Говорят, он убил свою жену.

— Да, — вздохнул Филипп, — задушил, как эту бедную девочку, лентой, а потом выбросил в окно.

— За что?

— Сказал, что изменила ему.

— Так и было?

— Не знаю, может быть. Анибаль, ее паж видел, как она погибла. Его тоже убили.

— А дети? Что сделали ему эти дети?

— Ничего. Камиль больше не ищет повод, он развлекается или изучает.

— Что изучает?

— Себя, других. Он стал говорить слишком умно, мне старику это сложно. Я перестал понимать, чего он хочет.

— Почему вы с этим человеком?

— Я слуга, я стар и я… люблю его. Больше некому любить его.

— А мать, отец?

— Они любили младшего Ренуара. Очень способный был мальчик, сударыня.

— Что значит «был»? Он умер?

— Нет, что вы! Он сейчас служит епископом в Реймсе. Это один из самых молодых епископов во Франции.

— А мать? Она жива?

— Еще жива. Камиль держит ее в подвале. Она видела, как он поступил с Анибалем, и после этого тронулась рассудком. Камиль иногда берет ее в эту комнату. Она кричит, и он доволен. Госпожа д’Ольсино всегда считала его слабым, и теперь он мстит ей за это.

— А Маргарита?

— Госпожа де Рошаль давно знается с Камилем. У них загородный дом неподалеку.

Старик вдруг тяжело вздохнул и заплакал.

— Граф когда-нибудь убьет и вас, — сказала фехтовальщица.

— Да, я заслужил и… я устал… Он видит это. Конец мой близок.

Филипп упал на колени перед кровавым ложем и стал молиться.

— Помогите мне бежать, Филипп, — попросила девушка.

— Да, я мог бы… но это невозможно, за дверями Лабрен.

— А за окном?

— За окном пруд и высоко. Мы в угловой башне. Я лучше принесу вам поесть.

— Тогда, тогда спасите хотя бы того архитектора? Он еще жив?

— Архитектор? Да, его никто не сторожит. Я, пожалуй, помогу ему, хотя вряд ли уже Господь простит меня.

— Сами тоже уходите.

— Нет-нет, я не брошу Камиля… Бедный мальчик.

Филипп ушел, а фехтовальщица кое-как встала и подобралась к окну.

Внизу действительно находился пруд, и было высоко, но зато дальше тянулись луга, поля и поблескивала на солнце узкая лента Марны… «Надо прыгать, другого случая не будет», — подумала фехтовальщица, но вдруг, словно, услышав чей-то зов, обернулась. Мертвые дети продолжали лежать на кровати. Раны мальчика еще кровоточили, а ужас в глазах Бертиль превратился в укор. «Почему я не двинула этого урода ногой? — вспомнила свое странное оцепенение девушка. — Я бы могла ее спасти… Или не могла?.. Все равно надо было двинуть! У меня сильные ноги. Я бы одним ударом вышибла эти порченые мозги!»

Женька вернулась к страшному ложу, накрыла детей краем простыни и положила сверху розы из вазы в изголовье. Она хотела выразить свою боль, но получилось что-то совершенно другое, похожее на тот красивый склеп, который хотел построить для своей убитой жены д, Ольсино.

Фехтовальщица нахмурилась и снова направилась к окну. Протиснув свое побитое тело в его узкий проем, она сильно оттолкнулась от края ногами и прыгнула вниз. Плюхнувшись в мутную воду пруда, словно подраненная лягушка, девушка поплыла к берегу. Едва добравшись до него, она вылезла на сушу и побежала к реке прямо через поля. Ее могли увидеть из окон графские слуги, но у нее не было другого выхода, и она неслась по колючей стерне, точно сумасшедшая. С испугом и недоумением смотрели на пробегающую мимо полуголую девушку жнецы.

Тяжелое дыхание разрывало грудь, горела, иссеченная плетью, спина, а мокрая рубаха графа, прилипнув к горячему телу, словно превратилась во вторую кожу, отчего Женьке казалось, что это граф держит ее своей влажной рукой, и побег ее напрасен.

Не добежав всего полусотни метров до реки, совершенно измотанная этим отчаянным рывком к свободе, фехтовальщица не выдержала и свалилась рядом с какой-то сутулой крестьянкой.

— Паскуала, гони ее! — крикнули селяне. — Это, видать, графская девка! Вона за ней уже скачет кто-то!

Фехтовальщица оглянулась. Ее действительно нагонял всадник. Он несся за ней прямо через поле. Это был де Барбю.

— Эй, стой! Не уйдешь!

— Беги к реке! — толкнула девушку Паскуала. — Там ниже брод есть! Еще поспеешь! На королевский берег он не сунется!

Измученная беглянка собрала последние силы, поднялась и, шатаясь, как пьяная, побежала дальше. Де Барбю захохотал, соскочил с лошади и, размахивая шпагой, помчался наперерез, стараясь перекрыть путь к реке. Женька метнулась в сторону, но споткнулась о какую-то корягу и упала.

— Черт! — прохрипела она, и хвостатый будто услышал — она запнулась не за корягу, а за свой арбалет, который спрятала в траве.

Фехтовальщица схватила его, приложила к плечу и развернулась к де Барбю всем своим горячим телом… Вспыхнули сатанинским огоньком глаза…

— Эй… брось!.. — застыл на месте графский любимец.

Девушка задержала дыхание, коротко прицелилась и с хриплым выдохом спустила курок… Ярко сверкнул на солнце стальной наконечник… Себастьян заорал, уронил шпагу и схватился за живот. Жнецы закричали, хотели подойти, но Паскуала преградила им путь.

— Беги, девка! — крикнула она фехтовальщице. — Слышишь, собаки лают? Беги!

Женька вскочила и помчалась к реке. Короткий отдых с пальцем на спусковом крюке каким-то образом придал ей новых сил. Вдалеке действительно слышался лай собак и крики, но фехтовальщица уже увидела свою лодку, подбежала, прыгнула в нее и стала выгребать на середину. Весла, словно в кошмарном сне, казались ей весом по пуду… Девушка не выдержала.

— Де Гран! — заорала она в солнечный воздух. — Де Гран! Раймон! Кристоф!..

Жуткое ощущение того, что лодка совсем не движется, еще больше испугало ее, хотя на самом деле она гребла довольно сильно. Не имея возможности сесть на выпоротую задницу, Женька махала веслами, стоя на коленях. В глазах ее вдруг потемнело, и она плыла вслепую, пока лодка не ткнулась во что-то. Это вернуло ей зрение. Какой-то дюжий мужик, стоя по пояс в воде, потащил девушку на себя. Ему помогал Раймон, а де Гран командовал с берега. Фехтовальщица ничего не понимала, а только плакала и повторяла: