Делайла грустно выдохнула, схватившись за голову, которую в следующий момент пронзила ноющая, жгучая боль. Кажется, ее организм потихоньку начинал сдавать позиции от того, что вчера – да и за последние несколько недель – на нее столько всего свалилось. Сентябрь выдался совершенно выматывающим, и что ожидало ее в конце года, было просто страшно представить. Если бы не Нерине, первая обратившая внимание на нее, то и Аавилл проходил бы мимо, а там, кто знает, возможно, Делайла жила бы сейчас гораздо спокойнее. Но она жила так, как того добивалась Эсли, так что ей приходилось думать, как выбираться из такой плачевной ситуации, а не о том, как бы хорошо могла сложиться ее судьба без моральных уродцев.

Боль отступала. В мысли внезапно полезли воспоминания вчерашнего вечера, а особенно настойчиво – слова Аавилла о цели его отца. И Делайла, дабы поскорее выкинуть из памяти все ненужные и неприятные отрезки ее жизни, открыла глаза, повернулась набок и стала внимательно вглядываться в окно, но уже в следующий момент пожалела об этом. Пасмурная, угрюмая уличная атмосфера заполняла ее тело лютой ленью, вселяла неукротимое желание спать, а ноги наливала свинцом. Делайла еле боролась со сном, размышляя о том, что ей еще предстояла куча работы по дому, а от безделия она точно будет думать только о неприятностях. Не сегодня.

По окну редко забарабанили мелкие капли, и с каждым глухим стуком спать хотелось все больше, а вставать и идти заниматься уборкой – все меньше. Ее тянуло в дрему, тело тяжелело. Рука невольно съехала с кровати, затем нога, а потом уж и Делайла с грохотом свалилась на пол, приложившись головой о прикроватную тумбочку. Она зашипела, села, облокотившись на постель, и протянула ноги. И хотя пробуждение получилось весьма эффектным, лени не поубавилось.

В конце концов Делайла сумела преодолеть внутреннюю усталость и встала. Открыла окно, впуская в комнату утреннюю прохладу, и высунулась в него. Лицо обдало свежим, холодноватым воздухом, а от приземляющихся на кожу капелек по спине забегали мурашки, как и от чувства абсолютной свободы. Однако вскоре вдали послышались грозные раскаты грома, будто призывая ее к реальности.

«Так, отставить ерунду», – приказала себе Делайла и с сожалением закрыла окно. С грустью поглядев напоследок на залитую дождем улицу, она направилась в ванную.

В доме сегодня было намного тоскливее, чем обычно, даже словно холоднее. И то ли это воображение играло с ней, то ли действительно по комнате плыл еле заметный туман. Делайла поежилась и сильнее закуталась в полотенце. Обычно знакомые, родные коридоры теперь почему-то казались чужими, пустыми, мрачными, негостеприимными, отталкивающими. Их замечательный, любимый дом будто вырвали из времени и пространства и вынесли куда-то в бездну, где нет больше ничего. Делайлу как ледяной водой обдало, когда ей в голову пришли такие ассоциации, хотя она и осознавала, что все ее мысли – всего лишь глупости, навеянные печалью дня. И все же… их дом и правда опустошен. Без Маркуса Бертрана он был мертвым и угрюмым. Увял вместе с несчастной семьей и их горем, погряз в трясине глубокого отчаяния и грусти, стал серым и потусторонним. Особенно сегодня. Особенно сейчас.

В который раз преодолевая желание заплакать, Делайла переключила внимание на уборку. И все бы хорошо, как вдруг взгляд пал на семейный альбом. Она немедленно бросила порученные ей занятия и резко схватила его, словно от него зависела жизнь всего мира, и раскрыла, упав на еще не заправленную кровать. Да, вот счастливая, молодая пара держит на руках маленькую, улыбающуюся во весь рот девочку; а вот серьезная, обидчивая мина Делайлы, которая надулась в тот момент из-за того, что ей не купили мороженое из-за ее простуды; четырнадцатилетние Вейн и Делайла, понурые и уставшие после катания на коньках, а на следующем кадре веселые и улыбчивые; отец возле своей машины, явно пытающийся скрыть улыбку… Да, она помнила, в тот момент его смешил Вейн…

И это все, на что ее хватило. Сердце несчастной дочери не выдержало, с губ сорвался всхлип, а затем протяжный, жалобный, полный тоски и боли стон. Она уткнулась в подушку, спина ее подрагивала, негромкие стенания сливались с дождем на улице, грудь сдавило тисками, в горле застрял громадный ком, от которого оно болело, а душа с каждой слезой словно испарялась и исчезала в никуда, оставляя Делайлу наедине с ее горем. И как только в комнате все стихло, а капли ливня еще барабанили по стеклу, наступил покой. Однако в нем не было ни радости, ни грусти, ни облегчения – ничего. Делайла чувствовала себя растерзанной, выжатой, мертвой, как их дом. Сейчас ее ничего не интересовало, она обо всем забыла, разбитая и истекающая кровью, израненная осколками собственных мыслей и чувств.

«Если бы я тогда не выпила таблетки, то не попала в эту чертову больницу, и папе не пришлось бы ехать, он не разбился бы…» – в какой раз обвиняла себя Делайла в случившемся. Таких мыслей она давно не пропускала в голову, но сегодня все для нее вновь переменилось. Плохие воспоминания вернулись, возвратилось ощущение вины, которое она успела забыть за довольно продолжительный период спокойствия, а теперь… кажется, все нужно будет начинать сначала. Как бы ни хотелось. Только бы мама не заметила ее состояния…

Так что когда миссис Бертран прибыла домой, ее дочь уже не только полностью прибралась, подготовилась к выезду, а еще, как заметила Салли, усердно прятала взгляд, чтобы еще больше не расстраивать мать своей кислой миной. И она понимала дочь, как никто, хотя не видела ничего страшного в выражении эмоций, пусть и не очень хороших.

– Мы выезжаем? – голос Делайлы все-таки предательски дрогнул.

– Да, – сухо ответила Салли, приглашая ее выйти на улицу.

Делайла кивнула и покорно вышла из дома, кутаясь в черную осеннюю куртку и медленно ступая на сырую землю. Подумать только, она едва вышла, а дождь уже успел промочить ее всю с головы до ног! Она быстро нырнула в машину, расположила пакеты поудобнее, а вскоре рядом оказалась и мама. Салли сказала водителю, куда им ехать, и транспорт сорвался с места.

За запотевшими стеклами машины ничего нельзя было разглядеть, поэтому Делайла не могла предположить, как скоро они приедут, и тоскливо рисовала узоры на окне скорее подсознательно, чем осмысленно. Время, несмотря на то, что в автомобиле царило уныние, пролетело на удивление быстро, и дождь незаметно прошел, оставляя лишь капли на траве и асфальте в память о себе.

Кладбище же находилось в лесу, и приходилось каждый раз наступать в чавкающую грязь, так как асфальтированной дорожки просто-напросто не проложили. И все бы ничего, если бы ноги не увязали в земле так глубоко, и Делайла уже сотню раз пожалела, что не догадалась пойти в резиновых сапогах.

Скамеечка подле могилы отца тоже была сплошь залита дождем, и садиться на нее не хотелось совсем, но сейчас того и не требовалось. Стоило только бросить взгляд на фото Маркуса, как из головы вылетело абсолютно все. Он такой счастливый здесь, улыбчивый, ярко-серые глаза смеются, в них читается озорной блеск, такой несвойственный взрослым. Настолько живой на фотографии, что Делайла почувствовала, ощутила, как будто бы воздух потеплел и потяжелел. Она заозиралась по сторонам, словно могла увидеть скрытое от глаз, но ничего не обнаружила и опечалилась еще сильней, а затем посмотрела на мать. Та отвернулась от нее и стояла с опущенной головой, положив одну руку на надгробие, а другой смахивая капельки с портрета мужа. Сердце Делайлы сжалось, к глазам снова подступили слезы, но нет… сейчас нельзя плакать, нельзя и без того усугублять напряженную атмосферу, чтобы не ранить себя лишний раз, не потревожить маму, единственного родного человека. Нужно беречь ее. Беречь того, кто отдает тебе все свои силы и время.

– Делла, убери тот сорняк, пожалуйста, мы про него забыли, – попросила миссис Бертран не своим голосом, когда они собирались уходить.

Делайла склонилась над сорняком, схватилась за него двумя руками и зашипела от боли, инстинктивно прижав руки к себе. Трава неожиданно обожгла ладони, так что пришлось потерпеть и предпринять еще попытку, которая теперь уже увенчалась успехом. Зато теперь пальцы будут гореть и болеть неопределенное время.