Во времена не столь отдаленные психология была неотъемлемой частью философии, наряду с метафизикой, логикой, моралью и эстетикой. Позже устремления психологии к большей «научности» побудили ее дифференцироваться, отделиться, пусть и рискуя заплатить за это собственной душой. Так сведется ли однажды понимание человека к нескольким алгоритмам? Поглотят ли психологию нейронауки, которые вот-вот начнут заявлять, что уже полностью разобрались в функционировании человеческого существа…

Есть те, кто сопротивляются, противятся сциентизму, не допускают «доказательного» психологизма, ищущего опору в доводах; ведь доводы эти всё так же переиначиваются в угоду тем, кто к ним взывает – политикам, экономистам, санитарным или социальным службам и прочим государственным учреждениям, – пусть и подкреплены они не хуже тех, что в другой области стремились обосновать безобидность глифосатных гербицидов.

И в этом негодующем сопротивлении иногда участвуют психологи, психиатры, психотерапевты и психоаналитики, которые сторонятся современных инструментов, созданных, чтобы не давать им думать, чтобы внедрять формулы и протоколы, DSM-изировать наш подход к человеческому опыту, принять господство фармацевтических лабораторий, вычислительных программ и прочих сужателей умов (я не упускаю из виду тот факт, что в Соединенных Штатах психологов в просторечии именуют словом «shrinks» – эпитетом, образованным от глагола to shrink: ‘сокращать, суживать’).

С глубокой античности многие философы отводили Человеку и его существованию ключевое место в своих трудах. Каждый мыслил по-своему, делился тем, что его удивляло, вносил предложения. Конечно, согласие между философами и психологами разных мастей не является плодом безусловной любви: так, стоит помнить о том воздействии, которое на психотерапевтов оказал Сократ и его майевтика. Безусловно, майевтика – искусство родовспоможения для умов, подобное ремеслу повитух, – может представляться прародителем или моделью для современной психотерапии, и многие статьи уже содержали рассуждения в этом духе. Диалоги Сократа со сменяющимися собеседниками – в том виде, в котором нам передал их Платон, – действительно способны очаровать, как живая герменевтика, как встреча, позволяющая открыть путь к выстраиванию, переосмыслению, раскачиванию убеждений, интроектов и априорных мнений, как со-выстраивание смыслов, если уж использовать понятия, модные на сегодняшний день. Если бы Сократ жил после Иисуса Христа, он, без всяких сомнений, был бы причислен к лику святых и назван покровителем психотерапевтов. Но насколько же близоруким был бы такой подход! Да, методика Сократа может прельстить своей прогрессивностью, но как отнесется современный психотерапевт к тому положению пристыженности и унижения, в котором он оставлял своего собеседника по окончании их диалога? Развенчав один за другим аргументы своего ученика, предъявив ему всю иллюзорность его знания, Сократ устраняется от дискуссии следующим словесным пируэтом: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Так он становится неуязвимым… благодаря своему отрицанию. А этот феномен мы умеем теперь распознать в позиции стыдящего.

Вышесказанное никак не умаляет важности идей Сократа, их способности подпитывать размышления всех тех, кто стремится постичь человеческое существо. Но очевидным становится тот факт, что отношения между философами и психологами складываются далеко не просто и не мирно. Нередко философы склонны упрекать психологов в том, что те заимствуют и искажают их философские концепции (примером этому служит то, как психологи используют понятие интенциональности), а психологи, в свою очередь, укоряют философов за домыслы, оторванные от насущных забот «настоящих людей».

Тем не менее, бесспорным является следующий замечательно раскрытый в книге Яки факт: не дожидаясь появления философии, официально именованной «экзистенциальной», философы начали задаваться вопросами о существовании, роли и месте Человека в мире.

Стало быть, то путешествие, в которое зовет нас автор – это путешествие длиной в двадцать пять веков. И эти двадцать пять веков сформировали наш подход к существованию, наше видение человеческой природы и отношение к живым существам и вещам. Порой нам случается даже чувствовать на себе вес некоторых устоявшихся способов осмысления: не раз терапевтам доводилось сетовать на давление картезианской традиции и той дихотомии между телом и разумом, которую ей приписывают. Сколько сложностей встречаем мы в попытке изменить парадигму, перейти от философско-психологической традиции, выстроенной вокруг понятия «психики», к тому способу мышления, который во главу угла ставил бы ситуацию, поле, отношения. Хотя некоторые философы и феноменологи и направляли наши взоры в этом направлении, сегодня оно нам все еще кажется новым…

Прогулка, в которую увлекает нас Яки, побуждает заново обратиться к предложениям, не уживающимся вместе: порой нам приходилось выбирать между Платоном и Аристотелем, между Ницше и Хайдеггером: некоторые расхождения непримиримы, как между Сартром и Камю, хоть оба и зовутся «экзистенциалистами»…

Однако, подобное отсутствие догм может смутить лишь того, кто хочет верить в наличие Истины. Для прочих такая неопределенность служит пищей для ума, пребывающего в постоянном движении, ведь, как любил повторять философ Ален: «Даже верные идеи становятся ложными, как только мы начинаем довольствоваться ими».

Первостепенный вопрос, стоящий перед психотерапевтом, – раз именно им автор решил адресовать свои вопросы и предложения – по-прежнему связан с самой основой нашей практики: будем ли мы помогать пациенту в поисках его правды, истинности, и в избавлении от любой искусственности, от всех иллюзий и притворств; или же, осознавая, что эта правда будет вечно от нас ускользать, мы будем вместе с ним стремиться осознать, как мы прямо сейчас выстраиваемся благодаря нашей встрече, в той вовлеченности, которая всякий раз проживается заново.

Страница за страницей, развеиваются последние сомнения в том, что существовать – значит постоянно делать выбор, и здесь автор намечает для нас несколько возможных направлений. Нам же надлежит определиться самим и, тем самым, позволить нашим пациентам выбрать тот смысл, который они вкладывают в собственное существование.

До перевода на русский язык, этот текст прошел долгий путь через многие любопытные ситуации. Изначально он не был предназначен к тому, чтобы стать книгой, а идея публикации возникла лишь через несколько лет после его написания.

Во время базового обучения гештальт-терапии меня особенно интересовали экзистенциально-феноменологические основания этого направления. Однако, начав терапевтическую практику в 1996 году, я обнаружил, что мне особенно трудно применять феноменологию, хотя я всё еще был глубоко увлечен ею.

Тогда мой супервизор порекомендовал мне прочитать работу Ирвина Ялома «Экзистенциальная психотерапия» (1984). Эта книга потрясла меня в нескольких смыслах: с одной стороны, дала более открытый взгляд на «экзистенциальные темы» в работе; с другой стороны, затронула меня до такой степени, что мне пришлось вынести в свою личную терапию многие размышления, порожденные ею.

Я продолжал читать всё, что написал Ирвин Ялом, а также тексты Ролло Мэя и Джеймса Бьюдженталя, которые, как мне казалось, были похожи на его. Мои пациенты стали замечать влияние, которое это чтение оказывало на меня. Они говорили: «Яки, я не знаю, что происходит, но в последнее время я чувствую, что наши разговоры стали глубже, чем раньше».