А моя жизнь превратилась в один кошмарный сон. Владику сделали три операции в России, но пойти он так и не смог. Папочка очень «постарался» – кость оказалась не просто сломана, но ее еще и расщепило, и произошло смещение обломков. Если бы Владик к моменту перелома умел ходить, было бы проще, но он не умел. И я долгое время не знала, сможет ли он вообще когда-либо сделать хотя бы несколько шажков. Хотя Владик оказался исключительно умным ребенком – он рано заговорил, он рано освоил компьютер, выучил буквы, стал читать на русском и английском. Он схватывал все мгновенно и очень рано понял, что компьютер – это его окно в мир.
Когда Владику было три года, у моей матери случился инсульт. Все произошло в больнице, где она лежала с Владиком, – я зарабатывала деньги на всю семью и не могла себе позволить выключиться из работы. И дома была Алиса. А мама вышла на пенсию, чтобы сидеть с внуком и заниматься бытовыми вопросами. Все произошло ночью, нашли ее только утром. Пока перевезли в другую больницу…
В результате мне вернули маму в состоянии овоща и ребенка после третьей операции, которая не дала никакого результата. Владику в тот раз вынимали штифты. Их вставили во время предыдущей операции и говорили, что они помогут. Но они не только не помогли – боль была постоянной, и они не давали мышцам нормально двигаться.
После третьей операции в России мне сказали, что наш единственный шанс – клиника в Германии. Я списалась с клиникой, а узнав о цене вопроса, поняла, что и этого шанса у нас нет. И еще на меня свалились все бытовые вопросы, которыми занималась мама. И саму маму теперь нужно было кормить с ложечки, переворачивать, чтобы сменить памперс, обмывать…
Подруга Варька, известная в нашем городе журналистка, предложила обратиться в какой-нибудь благотворительный фонд и лично занялась этой темой. В результате чуть не погибла. Хорошо, что директор одного такого фонда, с которым у Варьки начался роман, оказался непрофессиональным убийцей и Варьку задушить не смог, однако закопал. Он даже не понял, что она еще жива. Варька из могилы вылезла, смогла вызвать помощь. Прославилась на всю страну, и не только своим спасением, а устроенным для директора фонда перформансом. При виде воскресшей Варьки, над которой еще поработала ее знакомая гримерша, он сиганул голеньким с третьего этажа, сломал обе ноги, стал импотентом (прыгал с очередной бабы) и сейчас вроде бы до сих пор проживает в той же психушке, где лечился мой бывший. Не знаю, как там у него сейчас с головой, но Варька говорила, что он до сих пор в инвалидном кресле.
Я сказала: никаких фондов. Тем более в СМИ стала всплывать все новая и новая информация на эту тему. В интернете я то и дело натыкалась на сборы пожертвований, причем то собирали на дельфинотерапию, то на лечение ДЦП стволовыми клетками в Китае, то инновационными методами, придуманными в Южной Корее. Я связывалась с людьми, которые собирали деньги на лечение своим детям, и услышала ото всех, какое количество мошенников крутится вокруг благотворительности. Во-первых, само «инновационное суперсовременное лечение» у меня, как у врача, всегда вызывает подозрение. Во-вторых, всем, кто по-настоящему собирал деньги на лечение и отчитывался о всех поступлениях и расходах, обязательно начинали поступать звонки о том, что жертвователь ошибся нулем – хотел перевести двадцать тысяч, а перевел двести. Пожалуйста, верните разницу. В-третьих, мне показались странными некие онлайн-молитвы и общение с духами в Сети – это вид помощи больному ребенку.
Варька, в свою очередь, тоже общалась с коллегами и наслушалась про мошенников, наживающихся на щедрости русской души и желании наших людей помочь больным детям. Я поняла, что если открою счет для сбора средств и честно буду обо всем отчитываться, то наживу себе лишние проблемы. Обязательно появятся мошенники, которых я не смогу распознать. И я еще могу испортить себе репутацию из-за того, что сейчас появилась масса людей, которые живут на постоянные сетевые сборы. У них болеют и умирают дети, а потом воскресают под новыми именами на других интернет-площадках. А если засветишься на сборе денег, пусть и для на самом деле больного ребенка, то потом можешь незаслуженно быть облита ушатом помоев. При этом тех, кто на самом деле занимается мошенничеством (а это уголовная статья), крайне сложно поймать и привлечь к ответственности. К тому же нашим правоохранительным органам выуживать попрошаек из интернета и сложно, и просто неохота. Заявления почти никто не пишет – и что напишешь? «Я перечислил на лечение ребенка тысячу рублей. А теперь та же фотография вывешена на другой интернет-площадке, у ребенка другое имя и другой диагноз. Верните мне тысячу рублей». У нас уголовная статья (мошенничество) – это в случае ущерба свыше двухсот пятидесяти тысяч рублей. А меньше – это «административка». В худшем случае – арест до пятнадцати суток и штраф до пятикратной суммы ущерба. В теории. На практике вашей тысячей рублей никто заниматься не будет. В нашей стране жертвовать нужно лично тому, кого вы знаете или знают ваши друзья, которым вы доверяете. Так будет лучше для всех.
Я была готова опустить руки. Я уже морально была готова к тому, что мой младший ребенок всю жизнь проведет в инвалидном кресле. Хотя Владик пытался вставать. Но вставал и тут же падал. Мне было больно на это смотреть. Я не знала, где взять деньги не только на операцию в Германии, но на все то, что хотелось купить детям. Я разрывалась, я сама была на грани психологического срыва: работа без выходных, мама-овощ, Владик, который не может ходить, и подрастающая Алиса, которая требует внимания.
Но мне помогали друзья и соседи. Очень удобное современное кресло помогла купить Варька, то есть Варька с коллегами – из гонорара за журналистское расследование деятельности фондов и компенсации, которую удалось получить с директора фонда, отправившегося в психушку со сломанными ногами. Опять же Варька подсуетилась. Директор телеканала, где она работает, что-то пожертвовал.
Очень помогала свекровь. Вначале она просто приезжала, потом переехала к нам, гуляла с Владиком, мы вместе поворачивали мою маму, а однокомнатную квартиру Калерии Юрьевны сдали. Про своего сына она не хотела слышать, да и он с ней не горел желанием общаться.
– Может, накопим? – говорила свекровь.
Я моталась по вызовам, я принимала людей с больными животными в любое время, но это все равно были не те деньги. И у нас были большие расходы. Сейчас есть все для ухода за лежачими больными. Свекровь вспоминает, как лежала ее мать. Тогда ее отец с другом мотался в какой-то совхоз или колхоз за сеном. Памперсы еще не изобрели. Сеном набивали мешки, которые подкладывали под лежачего больного. Потом сено выбрасывали, мешки стирали. Сено лежало в квартире, от пола до потолка. Свекровь ненавидит запах сена. Еще подкладывали тряпки и стирали, стирали, стирали. Каждый день. Стиральной машины у них тогда еще не было. Тряпки кипятили в тазу, постельное белье в баке. От свекрови я узнала слово «выварка» – так назывался бак (фактически любая емкость), в котором кипятили белье. Пролежни смазывали шампунем с добавлением спирта. А шампунь, кстати, был дефицитным товаром, и его приходилось «ловить», стоять за ним длинную очередь, чтобы получить две бутылочки в руки. Мыть носили в ванну, для этого приглашая кого-то из соседей. Сейчас можно воспользоваться пенкой для мытья тела, специальными влажными салфетками для лежачих больных, сухим шампунем для мытья головы и – слава изобретателю! – памперсами. Но все это стоит дорого.
Еще подрастала Алиса, подрастал Владик, их нужно было кормить и одевать. И еще обоим требовались гаджеты, без которых современные дети не представляют себе жизни. И я не могла отказывать больному ребенку! И я не могла отказывать здоровой Алисе, которую мне просто хотелось баловать. Мне обоих детей хотелось баловать, чтобы почаще видеть в их глазах радость.
Уже после отправки Славы в психушку я узнала от свекрови, что и отец Славы в свое время тронулся головой. Сам Слава отца не упоминал никогда, с его матерью они расписаны не были, хотя ребенка он признал и дал свою фамилию. Я свекра ни разу в жизни не видела.
