– Слышал давно от торговых людей о творимых им чудесах, только ведь то человеческих рук деяния. Разве человек может быть богом? Как же зоветесь вы?

– Так и зовемся – христиане[15], по имени Христа.

– Понятно. А мы зовемся маздаяснийцами – по имени Благого Мазды, мы поборники Светлой Веры Мазда-Ясны[16]. И привычно поклоняемся пророку нашему Заратуштре, который передал нам Благую Веру, полученную от наших богов. И зовемся мы также по имени пророка нашего Заратуштры, Зороастра – зороастрийцами. Наши боги хорошо заботятся о нас, – с некоторым вызовом заключил свою речь хозяин, – и мы их почитаем не меньше.

Ничего больше не прибавив к своим словам, Арид вышел из комнаты.

– Братья мои, – обратился днем Егише к своим ученикам. – Теперь эта земля стала для нас хотя и временным, но прибежищем, и мы должны исполнить свой долг на ней. Мы должны изучить здешний народ и подружиться с ним, чаще вступать в беседы и помогать тем, кто отчаялся – такова наша миссия. Каждый из вас пускай решает сам, как он претворит задуманное в жизнь.

Егише говорил это, между делом расчесывая большим гребнем длинную бороду. Тора и Талмуд явственно дают понять: у мужчины-иудея должна быть борода. С приходом новой христианской веры все громче звучали призывы сбривать бороды, дабы разница между старообрядцами и поклонниками нового вероучения была разительной. Но для Егише как новообращенца, взращенного все же на старых символах, избавление от длинной бороды можно было приравнять разве что к прилюдному оголению живота. То же самое можно было сказать о талите[17], с которым он не расставался, хоть носили его ветхозаветные евреи, творящие молитву. Умом Егише понимал причины перемен и тягу новообращенцев к новым отличительным знакам, но пока не мог смириться с некоторыми из них.

Молодым легче было приноравливаться к новым порядкам. Вон его ученики – с какой тщательностью скоблят по утрам свои лица. Прямо как египетские фараоны, для которых безбородье прежде всего – признак молодости.

– Я видел здесь неподалеку обувную лавку, – сообщил Давид. – Может, меня возьмут в работники? В приюте я научился тачать обувку.

– Сходи, сын мой, – согласно кивнул головой Егише. – На все воля божья, а рвение к труду не может не вознаградиться.

– Я тоже хочу найти работу, – сказал Ванея.

Рефаим присоединился к товарищам.

День выдался на редкость приятным. Солнце давно встало и успело нагреть уличный булыжник. Ноги, слегка подмерзшие в прохладной комнате, согревала через тонкую деревянную подошву сандалий теплая осенняя земля.

Вскоре юноши подошли к лавке, где продавалась обувь. Давид перещупал каждую пару, с удовлетворением отметив про себя, что сандалии его собственного изготовления сшиты более добротно и аккуратно. Хотя, что касалось женской обуви, в ней он был не мастак.

Изящные, расшитые голубыми, белыми бусинами и крошечными раковинами каури, маленькие сандалии с чуть загнутыми носами для удобства при ходьбе по горным возвышенностям свидетельствовали о высоком мастерстве местного изготовителя женской обуви.

– Что-то хотели купить?

Из лавки вышел крупный мужчина со светлыми вьющимися волосами до плеч и окладистой кудрявой бородой. Неглубокая легкая войлочная шапочка слегка приподнималась на густых волосах. На мужчине поверх длинной рубахи был повязан кожаный фартук.

– Хозяин, – вежливо обратился к нему Давид на арамейском, – тебе работники не нужны?

– Идите своей дорогой, чужестранцы, – также по-арамейски ответствовал тот сердито. – У меня уже есть помощники, мои сыновья.

Давид увидел в глубине мастерской, за столом две склонившиеся светлые головы. Подростки лет десяти и тринадцати ловко орудовали скребками, разминая жесткие телячьи шкуры.

– Они выделывают кожу, а шью я сам. Так что черную работу есть кому делать.

Пастухи в этих краях в холодное время года обходились простым обертыванием ног грубой кожей животного. Горожане, особенно состоятельные, предпочитали носить более удобную и красивую обувь, причем, для каждого времени года свою. Все это продавалось в лавке Ашана.

– А такую обувку, какую делает мой товарищ, ты продаешь? – поспешил на помощь Давиду смекалистый Рефаим.

Он выставил ногу в светлой сандалии, подаренной ему перед путешествием Давидом. Хозяин наклонился и внимательно осмотрел сандалию, постучал по жесткой подошве, пощупал ремешки.

– Хорошо, кожа мягкая, – удовлетворенно произнес он после осмотра и уже с большим интересом взглянул на Давида. – Твоя работа, чужестранец? Знаешь какие-то секреты кожевенного дела?

– Моя, – не без гордости ответил Давид. – И знаю, как добиться такой мягкости. Обучался этому ремеслу.

– Я тоже обучался, – с надеждой произнес Ванея.

Хозяин на мгновение задумался. Он был неглупым и предприимчивым, поэтому сразу понял, какую пользу может принести новый работник.

– Хорошо, – сказал он, – завтра приходи. Сделаешь пару, а там посмотрим.

– А сколько заплатите? – поинтересовался Рефаим. Мужчина недовольно взглянул на него.

– Своим я плачу ассарий за пару. – Рефаим, изобразив на лице недовольство, покачал головой. – Больше не могу. Согласен? – строго спросил хозяин Давида.

Рефаим и Ванея хотели еще немного поторговаться, но товарищ их опередил.

– Согласен! – радостно воскликнул Давид.

На следующее утро Рефаим и Ванея опять пришли вместе с Давидом. Им не посчастливилось так же скоро, как Давиду, найти себе занятие.

У дверей лавки стояли два черных низкорослых жеребца. Бока их покрывала длинная попона из плохо выделанной шкуры теленка. Вид спутанных грязных грив и характерный запах вспотевшего животного невольно вызвали у всех троих неприятные воспоминания о переходе через горячие пески Сирии. Тогда им довелось повстречаться с отрядом разбойников, чуть было не ободравшим караван до нитки, на таких же вонючих, черных как ночь, лошадях. Хорошо, что вовремя подоспели отряды местного правителя, взимающего дань с проходивших караванов, а потому ответственного за их безопасность. Отряд охранников, видимо, шел по следу разбойников. Ванея вспомнил, как один из бандитов напоследок вцепился в мешок с церковным инвентарем. Вероятно, подумал, что в мешке если не сокровища, то наверняка – богатые припасы продовольствия, так рьяно рвал на себя поклажу Ванея. На прощание разбойник в сердцах, раскрутив плеть, обрушил ее на непокорного, но Ванея успел отпрянуть, и тяжелый костяной наконечник продырявил самое главное сокровище – свернутый свиток с текстами молитвы.

– Это тебя Господь спас, – сказал на это позже Егише.

Из лавки вышли двое мужчин. На них были широкие темные одежды, а запах источали они похлеще, чем жеребцы, ожидавшие их на привязи. Мужчины вообще были чем-то похожи на своих питомцев: такие же коренастые, мускулистые, низкорослые, с густыми, черными как грива коня, длинными нечесаными волосами. Гортанно переговариваясь между собой, они с недовольным видом принялись отвязывать коней.

– Марды, пастухи, – заметив в глазах чужестранцев любопытство, пояснил обувщик. – Всегда недовольны, сколько ни заплати. Им кажется, что вырастить на раздолье скотину, зарезать и освежевать гораздо труднее, чем затем выделать эти вонючие шкуры, сделать из них пару чарыхов[18] и суметь продать.