Зойкина мать не гоняла нас из дома и со двора, как бы мы ни шумели. И ещё больше очень любила кормить своё чадо, а заодно и меня. Пироги и пышки Зойкина мать стряпала, по-моему, постоянно, и они у неё получались очень вкусными. В воскресный день на столе являлся огромный, чуть не во всю поверхность стола пирог. Зойкиной матери, видимо, не хотелось лепить несколько отдельных пирогов, и она за столом всем объясняла:
– Этот край – с рыбой. Этот – с рисом и луком. Этот – с картошкой.
Или ещё с чем-то. Меня это очень забавляло. И главное, начинка, из чего бы ни была, такая вкусная, душистая, сочная! А моя подружка была от этой маминой стряпни пухленькой, в отличие от меня – худенькой и костистой.
Мне было всегда интересно у Конюховых. Пришёл с фронта Зойкин брат Коля, привёз необыкновенные в наших краях платья для Зойки и старшей сестры Юли. Немецкие! Если дома не было никого, мы с Зойкой доставали эти наряды и начинали их примерять. Одно Юлино платье поразило меня – сиреневое гипюровое (Зойка говорила: тюлевое, слова «гипюр» мы не знали), через ткань которого видно всё тело. Но Зойка объяснила мне, что платье это надевается на другое платье (то есть на чехол).
Ну а если приходил с работы дядя Володя (он был бригадиром артели старателей) и укладывался отдыхать с устатку, мы с Зойкой уже и сами понимали, что надо вести себя тихо. Дядя Володя спал смешно: сквозь сомкнутые губы у него в такт дыханию вырывалось этакое «пфу-у-у»! Мы с Зойкой давились от смеха.
Чтобы не шуметь, мы садились за стол на кухне, рисовали: вот небо, вот домик, вот ещё что. Рисунки получались корявыми и беспомощными, но они жили в нашем сознании. Мы тихо комментировали нарисованное, и это нарисованное составляло какой-нибудь определённый сюжет, созданный нашей фантазией.
Помню, как Зойка достала из комода карандаши, от которых исходил незнакомый запах. Пахла древесина, из которой были они сделаны. Зойка сказала:
– Это Коля с войны привёз.
Спустя многие годы, будучи в туристической поездке за границей, я купила для сына карандаши. Принюхиваясь к ним, я не могла отделаться от ощущения типа дежавю. Когда-то я вдыхала подобный запах. Но когда? И где? Вспомнила! Зойкины карандаши так пахли. Это был «заморский» запах, наверное, сандалового дерева.
Иногда Зойкина мать подсаживалась к нам. Ей хотелось поделиться с нами какой-нибудь новостью. Ну и просто поговорить охота, не обращая внимания на наш с Зойкой несмышлёный возраст.
Например, она сообщала:
– Коля-то наш на войне невесту себе нашёл. Скоро она приедет. Хохлушка! Мотя зовут!
Доставала фотографию девушки, показывала её. Нам с Зойкой Колина невеста не понравилась: некрасивая, щекастая, бедно одетая – словом, совсем обыкновенная для невесты. И что это за имя – Мотя! Ведь мы с Зойкой считали, что если невеста издалека, то должна быть похожа на сказочную принцессу.
И мне тогда казалось, что война не такая уж страшная, раз Зойкин брат «с войны» привёз красивые платья, карандаши и даже невесту Мотю. Взрослым бы объяснить нам, что не с войны он всё это привёз, а с завоёванных вражеских территорий, в руинах немецких городов, в брошенных немецких магазинах можно было многим поживиться. На наших оккупированных немцами территориях выжженные города и сёла выглядели куда ужаснее, и люди бедствовали страшно, и главное, у нас и до войны не было такой красивой одежды, таких красивых консервных банок и красочных упаковок конфет, чая, печенья. А невесту Мотю Коля в сущности спас от голода и бесхлебья – попробуй после войны проживи в наших бывших в немецкой оккупации полуразрушенных городах и сёлах. У нас и в глубоком тылу люди голодали, работая на износ. «Всё для фронта, всё для победы!»
И раз уж Зойкина мать достала фотоальбом, мы все трое принимались разглядывать фотографии. Какая у Зойки красивая сестра Юля! Она учится в городе « на врача» и скоро приедет на каникулы. А вот она в обнимку со своим женихом Виктором Потаповым. Тоже красивым. И он в военной «офицерской» форме. А Юля как-то испуганно прижалась к его груди, словно боялась расстаться на миг.
И вдруг на глаза нам попалась фотография совсем маленького ребёнка в гробике. Тут Зойка пояснила:
– Это мой братик ещё до меня родился и сразу умер!
А Зойкина мать простецки добавила:
– Кровью захлебнулся при родах. И шею обмотала пуповина.
Ух, страшно-то как! А жалко-то как! Личико не жившего мальчика было кукольно крохотным и даже на фотографии видно, очень беленьким. А так казалось, что он просто спокойно спит.
Однажды, наконец, приехала из города Юля. Кудри волос уложены по городской моде, с валиком-чубом надо лбом. От неё пахло духами. Я не отрывала от неё глаз. А Зойка, увидев на Юлиных ногах лёгонькие белые босоножки с открытыми задниками (мы не знали, что они называются босоножками), немедленно спросила сестру:
– Юль! А если ты наступишь в говно, ты же ноги замараешь! Зачем туфли с дырками на пятках?
И как-то я прибежала играть к подружке, а у них в доме какая-то непонятная мне суета. Из города приехали молодые дяденьки. Высокие, симпатичные, в городских костюмах и с галстуками. Зойка объявила:
– Свататься к нашей Юльке.
Я не поняла:
– Все?
– Да нет, вон тот, чёрный, а эти с ним, – сказала она.
Принаряженная Зойкина мать хлопотала у стола, лицо её было торжественно-взволнованным. Ещё больше принаряженная сама Юля, наоборот, казалась смущённой и растерянной.
У дяденек был с собой фотоаппарат. Ура! Значит, будем фотографироваться! Дело редкостное по тем временам.
Вся компания вышла во двор. На воротах повесили белую простыню и стали выстраиваться для фотосъёмки. На Зойке было нарядное «немецкое» (привезённое из Германии) платье в мелкий цветочек, рукавчик «фонариком». Я, одетая совсем не нарядно, по-уличному и в нечистом замызганом платье, тоже было пристроилась с боку вместе со всеми, но дяденька-фотограф попросил меня:
– А ты, девочка, отойди в сторону. Это семейный снимок!
Я страшно обиделась, надулась. У меня шевельнулось нехорошее чувство к этим симпатичным дяденькам.
Потом они уехали. Юля тоже куда-то ушла, а Зойкина мать, смеясь, поведала нам:
– Ведь отказала Юлька жениху-то! А он-то – еврей! На кой он нам?
И я подумала мстительно-злорадно: «Правильно, отказала! У, какие! Не взяли меня фотографироваться!»
А всё дело было в том, что Юля была верна Виктору Потапову, и кроме него, ни за кого замуж идти не хотела. Через несколько лет они поженились.
Вспоминается ещё один случай, связанный с Юлей, – она чуть не убила нас с Зойкой.
К Юле пришёл один из её молодых приятелей. Он хотел попросить у дяди Володи охотничье ружьё-двустволку, висевшее на стене над кроватью. Но дяди Володи дома не оказалось. Юля сняла с гвоздя ружьё и понесла в комнату показывать его приятелю. Естественно, она думала, что ружьё не заряжено.
Мы с Зойкой в это время сидели за столом и рисовали за дощатой стенкой на кухне. И вдруг за стенкой бабахнуло, посыпалось со звоном стекло. Мы с Зойкой не столько испугались, сколько нас вынесло в комнату наше любопытство: что случилось? В первый момент я подумала, что упало висевшее в простенке между окон большое зеркало и разбилось. А в комнате стояла столбом растерянная и очень бледная Юля. В руках у неё было ружьё, из стволов которого шёл дымок, и пахло порохом. Ружьё оказалось заряженным, а Юля нажала на оба курка! Её приятель выглядывал в разбитое окно: не убило ли кого?
Юля потом рассказывала, что вначале целилась в нашу сторону, но что-то её остановило, и она направила ружьё в окно, выходящее в проулок. Слава Богу, там никого не оказалось.
Зойка ввела меня в девичий коллектив подружек. А может, и не вводила. Чего тут вводить, если мы все постоянно играли на улице? Заводилами наших игр были старшие по возрасту девочки – Нина Боронина и Надя Панкова.
Надо сказать, что примерно половина всех жителей Верхних Карасей были выходцами из Вознесенки, некоторые из них состояли в близком и дальнем родстве. В разорительные 30-е годы коллективизации сюда стали приезжать, точнее, убегать от колхозов, целые семьи. Главы семейств устраивались на горные работы, куда работники постоянно требовались. Здесь платили деньгами, а не «палочками» за трудодни, и если везло попасть на богатую золотоносную «жилу», то и заработок, соответственно, был выше. Так что жители села были связаны общим делом, дружили порой домами и семьями. Соответственно, и молодое их потомство дружилось в играх, не особенно обращая внимание на материальное положение разных семейств. Да и какое там материальное положение? Все примерно жили одинаково – в трудах и заботах. И всё-таки какие-то дома были побогаче, какие-то победнее.
