Мысли Брена неслись галопом. Он пропускал отдельные слова Сенеди, а это может закончиться катастрофой.

— …у меня не останется другого выхода, кроме как позволить им получить эти показания своими способами. А я хотел бы уберечь вас от этого, нанд' пайдхи. Еще раз: кто стрелял из пистолета?

— Из пистолета стрелял Банитчи.

— Кто дал вам пистолет?

— Никто не давал мне пистолета, нади.

Сенеди вздохнул и нажал кнопку. Отнюдь не историческая реликвия, отметил какой-то отстраненный участок мозга. Но, вероятно, еще очень многое в кабинете Сенеди не является ни историческим, ни устаревшим.

Оба ждали. Еще можно изменить решение, думал Брен. Можно дать Сенеди то, что ему нужно, переметнуться на другую сторону — ну да, у меня ведь есть слово Сенеди… и это письмо… сказать ему, что произошло на самом деле — а он не поверит, или поверит не полностью. Табини слишком осмотрителен, он слишком политик, чтобы сдаться, не попытавшись сманеврировать, а я, насколько можно представить, могу оказаться пешкой, которую Табини все еще считает своей. На которую все еще полагается.

Глупо так думать. Если Табини хотел, чтобы я сыграл какую-то активную роль, если это письмо не следует воспринимать всерьез, Табини мог бы сказать мне, Банитчи или Чжейго могли мне сказать — кто-нибудь мог бы мне сказать, чего, черт побери, они от меня хотят.

И я мог позвонить в свое управление, как положено, и отослать рапорт.

За спиной у меня открылась дверь. Я не строил иллюзий насчет побега из Мальгури — до человеческой территории половина континента, телефона нет и надеяться не на кого, кроме Банитчи и Чжейго, — это, может быть, какой-то шанс; но пытаться одолеть силой двух крепких атеви, каждый из которых на голову с лишним выше меня, которые нависли надо мной и успели ухватить своими лапищами выше локтей, пока я поднимался со стула… нет, это нельзя рассматривать как разумный шанс.

Сенеди поднял глаза — и ничего не сказал, а они вытащили меня в тускло освещенный коридор. Повели глубже в дальнее крыло Мальгури, за пределы знакомой территории, дальше и дальше от наружной двери, а Банитчи, можно предположить, сейчас где-то снаружи, если Сенеди сказал правду, работает в том месте, где кабель входит в здание. Можно бы добраться до Банитчи, можно по крайней мере поднять тревогу — если получится одолеть двух атеви, даже трех, считая самого Сенеди, а Сенеди лучше не сбрасывать со счетов.

Значит, сначала убраться подальше, чтобы Сенеди не мог услышать.

— Мне надо в туалет, — сказал Брен, упершись обеими ногами. Сердце колотило в ребра молотом. Глупо, конечно, но после двух чашек чая — чистая правда. — Да подождите вы одну несчастную минутку, мне правда нужно в туалет…

— Туалет, — сказал один, и они потащили Брена дальше по коридору к комнате у задней лестницы. Он рассудил, что эта комната находится прямо под его «удобствами» — и наверняка ничуть не современнее.

Тот же атева закрыл дверь. Второй остался рядом и торчал все время, пока он делал то, на что сослался, мыл руки и отчаянно прикидывал свои шансы против этих двоих. Давным-давно он изучал боевые искусства, давным-давно тренировался в последний раз — а у них это происходило совсем недавно, можно не сомневаться. Он пошел обратно к двери, надеясь, что первый атева сделает ошибку и откроет дверь перед ним — но тот не сделал ошибки, а момент прохода через дверь был единственным и последним шансом. Брен резко двинул локтем человека слева, попытался развернуться, чтобы ударом ноги убрать второго из дверей, и понял, что дело плохо, за долю секунды до того, как ему вывернули руку и плечо приемом, который мог эту руку сломать.

— Ну ладно, ладно, — просипел он, но тут неумолимая каменная стена врезалась ему в лицо сбоку и вдруг оказалось, что невозможно дышать — при вдохе начала потрескивать заломленная рука.

Потом — ничего, кроме учащенного дыхания, их дыхания и его. Место действия не располагало к сложным убеждениям или к размышлениям о чем бы то ни было, кроме боли. Брен почувствовал, как его запястье охватывает шнур, стягивает все туже и туже, и сделал еще одну попытку освободиться, когда один из тех открыл дверь туалета. Но шнур, вывернутая кисть и стиснутый локоть оказались несокрушимыми аргументами в руках второго охранника.

Пришлось идти туда, куда они хотели, — а больше ничего не оставалось; несколько шагов по коридору, потом в дверь, за ней — освещенные керосиновой лампой каменные ступеньки, ведущие вниз, в подвал, о существовании которого в Мальгури он и не подозревал.

— Я хочу поговорить с Банитчи! — заявил он на первой ступеньке и уперся.

И немедленно убедился, что они понятия не имеют о хрупкости человеческих суставов — охранник собирался, не откладывая дела в долгий ящик, сломать ему руку по-настоящему. Брен попытался сойти на ступеньку, оступился, полностью потерял равновесие, а охранник, не обращая внимания, толкал его, используя заломленную руку в качестве рычага, пока ноги Брена каким-то чудом не оказались на месте; следующие несколько ступенек он одолел самостоятельно. В глазах расплывалось, как будто слезы заволакивали и рассеивали свет от единственного висячего светильника. Каменные стены, никакой обстановки, кроме этой одинокой керосиновой лампы да стола со стулом. Гром сотряс камни, даже так глубоко в скале чувствовалась вибрация, и Брену показалось, что это последняя весточка из внешнего мира. Он увидел следующую дверь, открытую в темный коридор. Туда его и протолкнули.

Ждать помощи неоткуда. Разве что Банитчи на какой-то стороне в этой истории, непонятно на какой, и если… в общем, помощи нет и не будет. А я уже потерял свой единственный шанс поторговаться, лишился его, затеяв рукопашную с двумя атеви, — но если бы удалось вырваться хоть на миг… прежде чем они захлопнут за мной дверь — и успеть захлопнуть дверь за ними…

Не очень хороший шанс. Вообще никакого шанса. Но Брена охватило отчаяние, когда его втолкнули в темную камеру без всякого освещения, кроме того отраженного света, что доходил из какой-то комнаты дальше по коридору. Он рассчитывал, что здесь они выпустят его из рук, и приготовился броситься на них, нырнуть пониже и попробовать прорваться между ними.

Но охранник, выпустив локоть Брена, дернул за привязанную к запястью веревку, развернул пленника и припер спиной к стене, а его напарник тем временем схватил вторую руку. Брен попытался лягнуть его, но лишь получил в награду за труды коленом в кишки — руки у атеви были заняты.

— Не надо, — сказал охранник, пока Брен хватал воздух, пытаясь вдохнуть. — Хватит уже, слышите?

После этого он подсек Брену ноги, вытянул одну руку вдоль металлического стержня — а другой охранник в это время вытягивал вторую руку в противоположном направлении — и крепко обмотал шнуром от запястья до локтя.

Все это время Брен пытался наконец перевести дух — а думать мог только об одном: вот беда проклятая… повторял снова и снова… стержень этот классический атевийский способ управиться с беспокойным клиентом, только уровень стержня не соответствовал среднему человеческому росту, и у Брена никак не получалось ни встать на колени, ни выпрямить ноги. Просто чертовски неудобно, ругался он, и никак не придумаешь способа выбраться из этой каши — и некуда даже коленями опереться, чтобы прикрыть от предстоящей обработки жизненно важные части тела…

Но охранники ушли и бросили его одного, не сказав ни слова, только отряхнули руки и одежду, как если бы он нанес ущерб их достоинству. Брен боялся, что они захлопнут дверь и бросят его в темноте… но они оставили все как было, и теперь он видел перед собой открытую дверь, а на полу за ней — их удаляющиеся по коридору тени. Он слышал отзвуки их голосов, они говорили, что пора выпить, — как рабочие, закончившие дело.

Он слышал, как они поднимаются по лестнице, слышал, как захлопнулась дверь.

А потом — ничего, просто тишина.

В самом начале обучения ему объяснили, что самоубийство — необходимое требование его работы, если ситуация в самом деле вот так взорвется. Нежелательно, чтобы человек в руках атеви сыпал технической информацией без разбору и до бесконечности; поначалу это было очень серьезное опасение когда атеви еще не достигли той политической стабильности, которую они имеют последнее столетие, и когда соперничество между ассоциациями было постоянной угрозой Договору… о нет, это не могло случиться, даже при самом смелом воображении.