Он привык к атевийской архитектуре, был знаком с древностями Города, находил старину в обычаях двора айчжи, но это сооружение, ощетинившееся башенками и зубцами стен, не соответствовало стилю времен Высадки, как столь многое в Шечидане. Названная водителем дата была куда древнее, она относилась ко временам, ушедшим задолго до того, как земляне прибыли в эту солнечную систему, задолго до того, как появился здесь заблудившийся космический корабль и космическая станция, даже раньше — он быстро прикинул, — чем люди вообще вышли в космос.
Щетки, мелькая по очереди, очищали картину, мир восставал вновь и вновь из первобытного потопа — и вот перед машиной распахнулись в зевке деревянные ворота и впустили ее внутрь, на вымощенную камнем дорогу, которая выгибалась плавным поворотом под широким нависающим портиком, куда дождь доставал лишь время от времени.
Фургончик остановился. Банитчи поднялся и открыл дверцу — за ней оказалось темное крыльцо и открытые деревянные двери. Изнутри, из теплой, освещенной золотистым светом темноты, высыпала навстречу приехавшим горсточка атеви — все в обычной одежде, что соответствовало представлениям Брена о деревенской жизни. Если не считать обуви, их одежды вполне подходили для охотничьего домика вроде Тайбена, каким, по мнению Брена, и был фактически Мальгури, учитывая, что его окружают дикие земли… наверное, тут и в самом деле начинается отличная охота, когда в резиденции появляется кто-то из более энергичных членов семейства айчжи.
Он вышел вслед за Банитчи из автомобиля, все так же сжимая в руках компьютер; теперь, когда он разглядел стиль этого места, ему пришло в голову, что тут за время их пребывания может состояться и охота по всей форме, если персонал посвятит себя развлечению гостей. Банитчи и Чжейго, конечно, будут от этого в восторге. Сам он — нет: продираться сквозь пыльный бурьян, жариться на солнце и смотреть на свой ужин через прицел ружья — не самая его любимая забава. Он беспокоился за компьютер — вокруг клубился холодный туман, засасываемый под портик сквозняком; и ему не терпелось поскорее завершить ритуал приветствий и убраться с этой сырости.
— Это пайдхи, — проговорил Банитчи, положив тяжелую ладонь ему на плечо. — Брен Камерон, близкий ассоциат Табини-айчжи, важная персона, окажите ему наилучший прием…
Это была стандартная формальность. Брен поклонился, пробормотал: «Честь и благодарность» в ответ на вежливые приветствия персонала, а Чжейго тем временем захлопнула дверцу фургончика и отпустила водителя. Автомобиль с нарастающим воем исчез в тумане, а прибывшие и встречающие постепенно, шаг за шагом, под расспросы о здоровье и благополучии айчжи последовали к главным дверям — слава Богу, подумал Брен. Взгляд, брошенный назад в ответ на какой-то вопрос, выловил за вуалью дождя древнюю пушку посреди мощеного двора; взгляд вперед встретился с приглушенным золотистым светом, льющимся через дверь с волной более теплого воздуха.
Пол в холле был вымощен каменными плитами, стены частью обшиты деревом, частью оштукатурены. С почерневших от времени потолочных балок свисали знамена, по виду и сами насчитывающие не одно столетие, с потускневшими красками и сложным змеистым рисунком старинного письма, которого пайдхи не знал, действительно не знал. Он узнал цвета Табини, а центральное знамя имело личную эмблему Табини, бачжи — Фортуна — в красном кругу на голубом поле. По всем стенам было развешано оружие — мечи и другое, названий которого он не знал, но уже видел в охотничьем домике в Тайбене — вперемежку с такими же как и там шкурами, пятнистыми и полосатыми, распяленными на колышках по стенам, наброшенными на кресла, которые не имели ничего общего с человеческим стилем мебели.
Банитчи снова взял его за плечо и снова представил, на этот раз двум слугам-мужчинам, это знакомство потребовало очередной серии поклонов.
— Они проводят вас в ваши комнаты, — сказал Банитчи. — Они назначены прислуживать вам.
А Брен пропустил мимо внимания их имена… На языке вертелся вопрос: а как же Алгини и Тано, которые едут сюда из аэропорта? Зачем еще кто-то?
— Простите меня, — сказал он и смущенно поклонился. — Я не расслышал ваших имен.
Пайдхи был дипломатом, пайдхи не позволял именам проскальзывать вот так мимо внимания, даже именам слуг, — он просто оказался не собран, даже сейчас, потому что спрашивал себя, знают ли этих слуг Банитчи и Чжейго, доверяют ли они этим людям.
Но они поклонились и вежливо, терпеливо повторили свои имена: Майги и Джинана, гордимся быть к вашим услугам.
Устрашающее начало, когда эти атеви пытаются быть вежливыми с тобой. После того, как тебя тычками и толчками загнали в места, которых ты не знаешь, в мире, культура которого и без того полна чуждого и неизвестного, — а это место вообще ошеломляет…
— Идите с ними, — мягко сказал Банитчи и добавил что-то на каком-то местном диалекте, на что слуги кивнули и поклонились, глядя на Брена с такими же бесстрастными лицами, как у Банитчи и Чжейго.
— Нанд' пайдхи, — проговорил один из них.
Майги. Надо запомнить, кто из них кто.
Майги и Джинана, снова и снова повторял он про себя, следуя за ними через холл, через сводчатый проход, к каменной лестнице с бронзовыми перилами. Внезапно до него дошло, что они только что скрылись с глаз Банитчи и Чжейго, но Банитчи сказал идти с ними, Банитчи, видимо, считает, что им можно доверять. Не хотелось бы оскорблять слуг второй раз, показав недоверие к их надежности.
Итак, вверх по лестнице, на второй этаж странного дома, управляемого еще более странной старухой. Идущие впереди слуги говорили между собой на языке, которого пайдхи не знал, дом пахнул камнем и древностью. В этих верхних коридорах с деревянными полами стены не были оштукатурены — видимо, предположил Брен, они предназначены для гостей рангом помельче. По потолкам проходили открытые, откровенно старые трубы и провода, голые лампочки с вольфрамовой нитью накаливания висели на кронштейнах, к которым свободными фестонами подходили старые изолированные провода (очевидно, с медными жилами), покрытые слоем пыли.
«Вот это — гостеприимство Табини? — недоумевал Брен. — Вот так живет его бабушка?»
Он не мог поверить. Он был оскорблен, глубоко оскорблен и даже задет, что Табини отправил его в этот грязный, гнетущий дом, наверняка с давно устаревшей сантехникой и Бог знает какими кроватями.
Коридор кончался. Его замыкали две большие двери. «Еще куда-то брести, — думал Брен угрюмо, — в какую-нибудь мрачную клетушку, подальше от вдовы и ее персонала».
Наверное, тут нет вины Табини. Скорее всего, это вдова отменила распоряжения Табини. Бабушке могло не понравиться присутствие человека в ее доме, она могла велеть разместить его где-нибудь под лестницей или в чулане. Банитчи и Чжейго, когда узнают, будут возражать. Бабушка обидится, Табини обидится…
Слуги открыли двери — и за ними оказался ковер, просторная гостиная, а мебель… Боже, позолота, каждая поверхность — резная, а ковры — Брен внезапно сообразил, что ковры отнюдь не фабричного производства. Мягкий желтоватый свет шел из большого стрельчатого окна со множеством мелких прямоугольных стекол, окаймленных другими, янтарно-желтыми и голубыми стеклами, — великолепная рама для серой, обрызганной дождем пустоты.
— Это — приемная комната пайдхи, — сказал Майги, а Джинана тем временем открыл другую, расположенную сбоку дверь и пригласил его в столь же богато украшенную комнату с пылающим камином — запретный источник тепла, взял на заметку какой-то дальний участок его мозга; но внимание уже обратилось к другим деталям: к оружию, звериным шкурам и головам на стенах, к резной деревянной мебели, старинному ковру с бесконечно повторяющимися медальонами бачжи-начжи; окна — такие же, как в первой комнате, правда, чуть меньше по размеру, но не менее изукрашенные.
— Это ваша личная гостиная, — сказал Майги, затем распахнул двери в боковую комнату без окон, украшенную в том же стиле, с длинным, от стены до стены, столом полированного дерева. — Столовая, — сказал Майги и вошел внутрь, чтобы показать сонетку — цепочку колокольчика, который будет призывать слуг. — Точно как в гостиной, — сказал Майги и отвел Брена обратно, чтобы убедиться, что он увидел.
