Глаза у гостя будто кошачьи, с распахнутым овальным зрачком, серые с едва заметным вишневым осадком на радужке, а загорелое не по сезону лицо очень чистое, ни оспины, ни рябинки, ни даже веснушки на нем не видать. И бороды нет.

Лицо плута. Тогда, в сарае, он казался другим…

Рядом с любовником матери папаша стоит простак простаком. За своего старика очень горько: вот недотепа, никчемный пузень. Если сравнивать, даже понятно, отчего мать с другим согрешила.

Эта мысль заставляет Уолласа вздрогнуть и, мотнув головой, покраснеть: на щеках распускается знатный маковый луг. Стыдоба-то какая…

Цокнув шлемом по суконному ларю, инородец перетекает на корточки, расшнуровывать сапоги. Продолжает говорить, без стеснения ко всем снизу вверх обращаясь:

– Хья вьен, ну привет, друзья! – Вздергивает брови и машет ладонью. – Очнитесь уже наконец. Эф все тот же несносный говнюк, вы же помните? И с возрастом сделался даже поганей. Честное слово, пусть лучше пожрет за двоих, сплетни послушает, чем портить нам встречу своей постной миной. К тому же, я от него уже устал до печонок.

Даже сапоги у эльфа добротные, кожаные! Здесь, в ущелье, шить подобное не умеют. Тут куют металл, дуют стекло, режут по камню, но два куска кожи едва способны друг к другу пристроить. Большинство носит обувь из войлока, шкур да переплетенного лыка. В таких сапогах Элле заметила бы Уолласа еще в том году, – разве можно рядом без взгляда пройти?

Нет, лучше иначе: уметь ремесло мастерить, цены таким рукам не нашлось бы. Свою лавку сапожника он бы устроил, с колодками на какой хочешь размер. Все бы его уважали, самого Рохаса-младшего! Самые роскошные ботиночки Уоллас сделал бы для Элле, преподнес их в красном суконном мешочке. И платы не попросил.

– Я хотела вас видеть вдвоем. – Мамин голос вдрызг разбивает мечты.

– Неа. – Качает головой эльф. – Не думаю, что это хорошая мысль.

И внезапно смотрит в упор на Уолласа. Жутковатыми глазами нелюдя, с таким выражением, словно все грязные мысли успел прочитать:

– Малец ваш здорово вырос. Приглядывайте за ним, как бы чужую жену не привел. – Небрежно брошенное слово «малец» задевает. Нашел тут мальца, Уоллас ростом с самого эльфа!

– Меня Магдой зовут. – Снизу вверх представляется эльф, но руку, как папаше, не подает, ясно показывая, мол, не годен еще для пожатий.

Ну и плевать. Все равно тошно материного хахаля трогать.

Мать, видимо, вспоминает, что за ней объяснение:

– Магда близкий друг моего детства, а еще проводник, спаситель, без которого наша семья никогда не смогла бы добраться до Акенторфа. Мы ему бесконечно признательны. Магда, это, как понимаешь, наш сын, Уолли. Очень рада, что вы, наконец, познакомились.

Заметает тот случай в сарае. А если бы Уоллас сейчас не стал ей подыгрывать? Начал бы болтать, обвинять? Вот всегда так со старшими, молчат и молчат… С этим эльфом редкий момент, когда мать о прошлом хоть что-то рассказывает. Иногда кажется, что до Яблочного ущелья родителей вовсе не существовало. Что только здесь они начали жить.

Эльф Магда смотрит на Уолласа, – Уолли, значит, опять, – так внимательно, что ему становится вконец неудобно. Сглотнув, Уоллас отступает на шаг.

– Вылитый отец, – серьезно изрекает эльф. – Но глаза, вижу, твои. Это ему повезло.

Ну вот, сказал, как оплеуху отвесил. Какой же Уоллас отец? Это чем же? Ничего у него от Сандера Рохаса нет, каждый подтвердить может, ни пуза тяжелого, ни приземистой фигуры, ни медлительности, ни скромного, воловьего нрава. И горшечником он, конечно, не станет. Чтобы все приятели над ним потешались?!

«А в прошлый раз говорил, будто я на маму похож» – с непонятным разочарованием вспоминает Уоллас. Почему ему важно мнение материнского хахаля?

– Уверен, что достойно продолжишь свой род в Акенторфе. Тем более, тебе почти удалось отрастить настоящую бороду, гномы-ровесники наверняка должны кусать локти. Да и я б, пожалуй, тоже куснул. Если б умел. – Магда как-то гнусно хихикает, и Уоллас снова заливается краской. Стоит дурак дураком, чувствуя, как приливает вскипевшая кровь. Не остановить поток, только ждать, пока остынет приходится.

Он ненавидит свою способность краснеть!

– Малец, ну че уставился? Колядуешь на болотного выползня? – Эльф снова распрямляется в рост, засовывает руки в карманы штанов, покрой у них странный, чудной, с приспущенной мотней. Покачивает головой, с той же гримасой доброжелательного оскала. – Кстати, не думай, что светлого эльфа увидел. Я тоже для вас эльф по рождению, но народ мы иной, в ваших землях нас «темными» кличут. Душный хлам мы обычно не носим, но мне, как видишь, приходится заботиться о репутации напарника. Что же касается истинных светлых… Хья нии, они точно из ваших баек создания: существа поразительные. Не устаю изумляться.

Что? Темный эльф?!

Уоллас слышал, что их вольный народ живет где-то на краю Нижнего мира. Так далеко, что представить себе невозможно, аж за пустынными землями нхаргов. В Акенторфе их не видели вовсе.

– Не сквернословь при ребенке. – Осаживает мама и непохожим на нее злым тоном добавляет. – Поразительные? Твой, конечно, особо хорош.

Услышав это «не сквернословь при ребенке», вконец раздасадованный Уоллас пятится в угол. Устраивается там на краешке ларя. Похожий тон он слышал от матери, только если сильно плошал. Раза три в жизни. Помладше был – хотелось голову в плечи запрятать.

Магда безмятежно щурится:

– Конечно. Ради другого я бы и пальцем не двинул. Не то, чтобы столько лет душиться в наморднике.

Мама поджимает в ниточку губы:

– По-моему, ты теперь душишься дымом. Тебя всегда глаза выдают, совсем мутными стали, тусклые, как зола. И лицо… Когда последний раз в воду гляделся? Совсем заморенный, а все потому, что этот неблагодарный… – сердито глотает, и уже мягче заканчивает, – этот. Пристрастил тебя к мути, чтоб ему было пусто!

Уоллас не знает, что такое «муть». Наверное, лихой сбор травы, типа того сушняка, которым любят дымить за разговором в таверне. На всякий случай решает слово запомнить, вдруг пригодится, покрасоваться перед приятелями.

– Вот, – с печальным торжеством тянет эльф, и даже в ладоши пристукивает. – Краса моя, я все ждал, когда ты затянешь любимую песню. А потом удивляешься, с чего Эф остался в «Котле». Он что, не в себе, к вам приходить и поток брани выслушивать?

Мать качает головой:

– Да пойми, боюсь за тебя, раздолбая такого.

– Нашла, за кого волноваться. У нас мало времени, всего один вечер. Поэтому, уж прошу, давай не будем событие портить? Ни к чему я не пристрастился. Ничего менять тоже не стану, с Эфом мне работать удобно, стерпелись. А вас, пожалуй, попозже задобрю подарками, от себя и от неблагодарного говнюка, ну конечно. Честное слово, выбирали все вместе. Еще принесли мешок соли и специй, хотите, готовьте, хотите, продайте. Ну, и для тебя, дорогая, кое-что интересное, на ближайшей ярмарке всех удивить.

– Магда, ты…

– И только попробуйте отказаться или всучить что-то в ответ, – перебивает мать эльф. – Обратно ничего не попрем, у нас предполагаются неподъемные сумки. Они смурной народ здорово манят. Слетаются, как мухи на кучу дерьма.

– На вас напали?!

Эльф без приглашения садится на лавку, причем, не как положено это делает. Сначала на задницу плюхается, затем ногу к себе поджимает. С коленом у подбородка сидит, мотней растопырившись. Вдруг вздрагивает и по-собачьи чешет в затылке: на накрытый стол падают блохи, скачут между тарелками.

– Да все время. А как иначе-то? По осени вообще обычное дело, особенно в скупой урожай. От Вязи сюда пока шли, дважды напарывались.

Эльф продолжает ковырять в голове. Уолласа восхищает небрежная невозмутимость. Завидно: у него так не будет.

Вообще ничего не будет, ни приключений, ни путешествий, ни дальних застав с городами. Не сидеть ему среди лучших мужей, не рассказывать о своих ратных подвигах. Ждет никчемная жизнь на скудном наделе каменистой земли…