Родопреступника выгнали в Лес. Изгнание приравняли к повешению, оскоплению и потрошению.

Набухшие поутру облака заволокли небо, сквозь распахнутые ворота Полуночного прохода вползли на плато, смешались с водяной взвесью и улеглись плотным туманом. Уоллас даже сходил на край поглядеть: Нижние земли утонули в сумрачном мареве. Лес затянуло покровом, и все вдруг сделалось бесцветным и плоским.

Наскоро позавтракав корнем, он в последний раз умывается в речке и наполняет бурдюки свежей водой. Затем пытается прогнать пса, – в Лесу шерстяным дуракам нечего делать.

Че смотришь? Пшел прочь! В деревню вали! Ну, давай же! Проваливай! – Орет что есть мочи, до хрипоты, обессилев, швыряется каменным боем, но Друг только жмет хвостом и скулит, виновато ластясь к земле. И ни на шаг не сдвигается.

С тупой преданностью пес смотрит в глаза.

«Друг – это друг», – сдавшись, решает Уоллас.

2

Распластавшись с мечом и пухлой заплечной котомкой, Уоллас спускается вдоль водопада по почти отвесной скале. Не зря говаривали, мол, только ловким здесь удастся пробраться, – даже Уолласу дорога дается непросто, а ведь тот сызмальства обсидел все пригорки, аж задразнили безрогим козлом. Бывалый, по уму подготовился к спуску. Стоптанные войлочные сапожки с лыковым низом обмотал ремешками с железными гвоздиками, натянул перчатки без пальцев, справленные из кожи шершавой, точно востопыркино брюхо.

Крутой склон сопротивляется, норовит уронить. Уоллас теряется в грохоте и водяной хмари, заполняющей рот, нос, глаза, уши. Косится через плечо: вид точно у птицы в полете. Деревья внизу похожи на бурую плесень.

«Другие пролазят, и я тут пройду» – пытается себя успокоить, но Боязливая уже щекочет под ребрами. Слизнув из-под носа соленую каплю, Уоллас перехватывает выступ и на полшага переставляет лыковый мыс.

Коварна эта единственная тропа, ведущая к Яблочным горам: к Сестриному перешейку и суровым, всегда заснеженным вершинам Черного Исполина, Небесного Дома, Драконьей Усыпальницы, Кривляки и Отца-Матери. Ступеней здесь нет, каждый сам избирает дорогу, кому сгинуть – тому такая Судьба. Река охраняет ущелье от незваных гостей: лесные твари, злыдни и прочая нечисть никогда сюда не взберутся. Говорят, не любят они высоты и чистой воды, да и лазать не каждый способен.

Обрыв не страшит лишь купцов, жадных до выгоды. Их манят гномьи стекла, самоцветы, оружие, посуда и хитроплетные украшения. Взамен несут пряности, соль, яркие южные ткани, книги да чужеземные небылицы. Влечет гостей и добрая обстановка в деревне, – не зря купцы любили шутить, мол, после Полуночного прохода путникам грозит чудовищная опасность: обожраться в «Небесном Котле».

Уоллас не забыл, как стращал Востер Нотос, учитель: «Спокойные времена заканчиваются. Пригодной для жизни земли на всех не хватает, а Лес, кажется, только растет. Однажды чаща сомкнется. Но раньше сюда придет орда чужаков, и от нашего Акенторфа ничего не останется».

Конечно, Уоллас слышал намек: его семье не давали забыть об их месте. И для людей, и для гномов Рохасы продолжали быть пришлыми.

Многие мальцы успели вызнать тайну Воды. Кто-то кричал ответ первым, а остальные галдели, точь-в-точь стайка птичек в клетушке. Мудрец дребезжал старческим голосом:

– Благость реки не вечна…

Каждому в деревне было известно, что Востер Нотос черпал знания из хмельных баек в «Небесном Котле». Вскоре Уоллас перестал верить в пророчества учителя так же, как все остальные.

Сорвав края у ногтей, он переваливает на узкую полку. Ноша отяжелела в три раза, – хочется сдернуть лямки и сбросить сумку вместе с мечом. Изо рта лоскутами рвется дыхание.

Почти надорвался, а сполз всего ничего. Внизу по-прежнему пропасть.

Интересно, как мама удержалась на отвесном уклоне, скользком и подлом от сырости? Хрупкая, будто прозрачная, малокровная Хорхе, как выдюжила тягостный путь? Ведь на сносях шла… Тут и мужик не каждый управится…

Сморщив нос, Уоллас задирает голову. Там по кромке обрыва мечется пес. Снизу видно, как появляется и исчезает башка. Лай не слышно за ревом реки.

Ладно. Надоест ждать, – вернется к родителям. На это точно достанет ума.

Свесившись, Друг пялится на хозяина глупыми глазками. Против света морду не рассмотреть, но Уоллас по ушам читает гримаски собаки. Из-за кромки скалы появляется шея, расширяется в тело, становятся различимы нелепая растопырка конечностей, бочоночек тушки и по-беличьи лихо опушенный хвост.

Сорвавшись с отвеса, Друг мелькает рядом с Уолласом и исчезает в развале. Ростах в двух ниже по ходу Воды.

Выругавшись сквозь зубы, Уоллас проворно спускается. Не помня себя, преодолевает разделяющую высоту. И не сразу верит увиденному.

Счастливчик-Друг обнаруживается целехоньким.

С обвиняющим видом пес стоит на хапке принесенной ветрами прошлогодней листвы, но веник хвоста его выдает, дрыгается из стороны в сторону. Отвлекшись на собаку, Уоллас упускает момент, когда уступ выкручивается из-под пальцев, ногти впустую вжимаются в кожу ладоней, гвозди на ремешках скользят по мокрому камню. В кошмарно затянувшееся мгновение кажется, будто он взбегает по своему следу обратно в ущелье.

Уоллас летит спиной в бездну.

Удар выбил весь дух. Уоллас не шевелится.

Ждет смертную боль в лопнувших потрохах и в разбитых костях. Моргает. Дышит – вроде, терпимо. Не веря счастью, осторожно возит рукой, другой, затем подгибает колени и переваливается на бок.

– Все хорошо. Хорошо. Я только немного сверзился, не страшно, это же малость… С кем ни бывает, подумаешь, – бодрится, со стоном встав на карачки.

Вроде, не поломался. За грохотом водопада не то, что голоса, мыслей не слышно.

Дивясь, Уоллас осматривается по сторонам: вот чудо! Он угодил в заполненную прелой листвой яму промеж валунов. Камни словно сами собой разошлись, поймав в торфяные ладони.

Проход сохранил ему жизнь. Уоллас возносит благодарственную Небесному Человеку: защитил, упас в смертельной опасности!

Пес кубарем катится в ноги. Отряхивается, лижет лицо и тычется в руку. Спохватившись, Уоллас проверяет закрепленные позади сумки топор и родительский меч, – и только тогда его жалит хлыст боли. Кости он себе, конечно, отбил. И в ушибленных потрохах начинает тянуть.

Но клинок цел, топор тоже в порядке, лишь скололся уголок лезвия. Внутри котомки сухарное крошево да уплющенные корни реды. Скромная плата за сбереженную жизнь.

Прислонившись к скале, Уоллас вздыхает:

– Ты во всем виноват, ссучий выродок…

Ничего не разумеющий Друг льнет башкой к колену хозяина.

На скале бросать пса нельзя, наверх тот не сможет вскарабкаться. Да и сам Уоллас не тот ловкач оказался. Если сдюжит поднять собаку в ущелье, Друг может снова метнуться вслед за хозяином. Дважды удача ни к кому не стучится.

Получается, снизошел Небесный Человек, сжалился, благословил, послав спасение и доброго спутника. Друга.

А кто кроме пса способен Ублюдка принять? Его, поправшего древний закон?

Это хваленое всеобщее право, – сплошные запреты да неприятие. Ненависть к тем, кто едва отличается. Кому их любовь помешала? Почему человеку нельзя любить деву гномов? Разве можно клеймить светлое, чистое чувство грехом?

Почему любовь обзывают грехом?

Все твердят, что Владыка не совершает ошибок. Это Он вдохнул душу Уолласу, Он подарил ему мятежное сердце, Он же свел судьбу со славной Элле.

Отчего им не оставили право жить по сердцу и по любви? Кому бы они помешали?

Все в Акенторфе знали переселенцев. Соседи ели из посуды горшечника Сандера Рохаса, приходили к маме за травами. Все знали, что Уоллас не богатый, но работящий жених. С каким почтением относились к семейству Элле!

А еще неотзывно, по кругу рыщет вопрос, колет под ребра: кто предал? Кто их укромную тайну прознал? Извратил и принес на суд совета старейшин?