- Со своей шоколадиной! - уточняет механик, и все смеются.
- Ладно, ладно, - слабо отбивается помощник. - Хорошо смеется тот, кто стреляет последним...
Операция
В кают-компании доктор распаковывает дорожный микроскоп "Билам", напевая себе под нос:
Ах, куда же ты, Анвар,
Ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Анвар, во Садаты!..
Микроскоп новенький, с заводской смазкой. Андреев протирает его спиртом.
Я не перестаю удивляться: какой только техники не набито в наш прочный корпус: от швейной машинки до пишущей, от микроскопа до перископа. Кстати, пишущую машинку и перископ изобрел один и тот же человек - бывший лесничий Баденского княжества Карл Дрезен. Перископ мог бы запросто называться "дрезина", но это имя получила железнодорожная тележка, изобретенная, как и велосипед, все тем же неутомимым лесничим...
Пока я размышляю о неисповедимых путях технического прогресса, в кают-компанию заглядывает старпом:
- Абортарий, доктор, разводишь?
- Кровь буду смотреть. У матроса Данилова - аппендицит.
Вот это новость!
- Командиру доложил?
- Доложил. Дал "добро" на операцию... Николай Андреевич, вам придется ассистировать.
Я и раньше знал, что ассистирование хирургу - одна из моих многочисленных внештатных обязанностей. Но у нас на лодке есть специально подготовленный старшина-химик. В напоминании доктора сквозит некий вызов: дескать, посмотрим, каков ты будешь, когда увидишь живую кровь...
- Где Данилов?
- В мичманской кают-компании.
Я перебираюсь в отсек, где Данилов лежит на койке кока, отгороженный простыней.
- Ну что, земляк? Прихватило?
Лицо Данилова в бисеринках пота. Каждое слово дается ему с трудом:
- Скрутило, товарищ капитан-лейтенант.
- Ну ничего. Доктор у нас бывалый. Вырежет аппендикс в два счета. Будешь потом на него акул ловить. Они, говорят, на человечинку хорошо клюют.
Данилов слабо улыбается.
- Да вы меня не утешайте... Меня уже раз резали. Грыжу ушивали.
- Ну тем более.
Возвращаюсь в отсек, где должна проходить операция, и не узнаю кают-компанию: диванчики вынесены, переборки обвешены чистыми простынями, над узеньким столом сияют хирургические светильники. Шура Дуняшин домывает палубу, а доктор ловит невесть как залетевшую в отсек муху. Муха увертывается, и доктор призывает на помощь электрика Тодора.
По случаю операции механик пустил в душевую пресную воду, и мы доктор, старшина 2-й статьи Ищенко, я - поочередно смываем с себя грязь и морскую соль в тесной кабинке, столь же удобной, как телефонная будка, в которую затащили велосипед.
Командир не на шутку встревожен: утром получили предупреждение - в нашей части Средиземного моря возможно подводное землетрясение; наверху шторм - это значит, если качнет, то от болтанки не укроешься и на глубине.
А тут ещё доктор с новой радостью:
- Товарищ командир, у Данилова идиосинкразия к новокаину...
- Доктор, мы люди простые - от сохи и стакана, - хмурится командир. Ты бы попроще...
- У него абсолютная непереносимость новокаина. Придется, как говорили на фронте, - под крикоином резать. Может, поверхностную заморозку?
- Доктор, ты в своем деле большой аксакал, и я тебе не советчик... Пусть кричит, нo чтоб встал на ноги, как огурчик. С пупырышками...
- Есть с пупырышками! - кисло отшучивается доктор.
Данилова, прикрытого простыней, проносят на носилках под сочувственные взгляды центрального поста, просовывают в лаз второго отсека...
- Если больного хорошо зафиксировать, - бормочет доктор, - то можно и без наркоза.
Мы все трое в новехоньком белье и новехоньких халатах, моем руки спиртом, смешанным с йодом.
- Ищенко, - дает Андреев последние указания, - крепи инструменты по-штормовому. Понятно? Если тряхнет, чтоб с палубы не собирать.
Чем ближе к началу операции, тем значительнее становится в моих глазах доктор. Я готов простить ему что угодно, лишь бы с Даниловым все обошлось.
В отсек влезает радиотелеграфист матрос Фомин с портативным магнитофоном:
- Товарищ капитан, здесь хорошие песни. Пусть Данилов слушает. Мы читали: зубы под музыку дергают - не так больно...
- Пусть слушает, - соглашается после некоторого раздумья доктор. Поставь в коридоре...
- Второй, выключить батарейный автомат!
Это инженер-механик заботится о том, чтобы в "операционной" было чуть прохладнее. Электролит при разрядке нагревается, поэтому энергия на расход будет браться из аккумуляторных ям другого отсека.
Данилов уложен на столе, руки и ноги пристегнуты специальными ремнями, мы слегка обманываем его, уверяя, что это необходимо для штормового крепления.
- Свалишься, потом собирай тут тебя по частям, - с преувеличенной озабоченностью ворчит Андреев. - На, выпей!
- Что это? - опасливо принюхивается матрос.
- Коко с соком!
- Спирт?
- Чтоб меньше "мама" кричал.
- Не буду я его, товарищ капитан. Я этот запах с детства не переношу... Как отец пьяный придет, так...
- Пей, чудило. Тебе же легче будет.
- Я потерплю.
Из коридора с любопытством прислушиваются к диалогу.
- Товарищ капитан, разрешите, я за него выпью! - вызывается Тодор.
- Кыш отсюда!.. Пей, Данилов, а то Тодору отдам!.. Ну что за матрос пошел! Пей, говорю!
- Я потерплю, товарищ капитан!
- Ну, терпи...
Гагарин и Лебедев в книге "Психология и космос" писали: "Если возникнет необходимость, врач-космонавт должен будет оказать хирургическую помощь. Роль операционной сестры и ассистента возьмут на себя так же, как, например, на подводных лодках, специально подготовленные члены экипажа",
Увы, я совершенно не готов к назначенной роли. Я вообще впервые в жизни присутствую на операции.
Лицо Данилова отгорожено от тела занавесочкой, чтобы не видел свой живот с выложенным операционным полем. Кожа его, густо смазанная йодом, проступает сквозь тонкие салфетки фиолетовыми пятнами. Доктор, отломив рожок ампулы, спрыскивает место будущего разреза "заморозкой". Блеснул скальпель.
- Больно! - выдыхает Данилов.
- Терпи...
Разрез обескровили тампонами...
Минут пятнадцать я держался довольно сносно. Потом вдруг виски покрылись холодным потом, в ушах зазвенело, яркие лампы стали меркнуть, и, как я ни хорохорился про себя, - пришлось присесть. Душно. Хочется сорвать со рта марлевую повязку.
- Нашатырю нюхнете, Николай Андреевич?
Насмешливый голос доктора - лучше любого нашатыря. Я поднимаюсь.
- Больно! - морщится Данилов. - Больно!
Он повторяет это слово методически и почти без выражения, как акустик свое извечное "горизонт чист".
Из-за двери плывет "Александрина" в исполнении "Песняров". Данилов пытается вслушаться в мелодию. От боли рот его оквадратился; глаза плавают в орбитах, подлых слез. Но ни стона, ни вскрика. Вот тебе и маменькин сыночек...
Я промокаю ему лоб, смачиваю губы марлей, и Данилов жадно слизывает капли.
- Скажи мне, как проехать с "Полежаевской" в "Медведково"?
- С двумя пересадками. На "Краснопресненской"... и "Проспекте Мира".
- А с одной?
- На "Площади Ногина"...
- Правильно... Теорему Вейерштрасса помнишь?
- Помню.
- Давай.
- Если члены ряда... регулярны в области Дэ и этот ряд сходится в Дэ и равномерно сходится в любой замкнутой области...
Я не знаю, о чем с ним говорить. Я иссяк... Операция идет уже с час. Халат на мне промок. Когда я замолкаю, он просит:
- Поговорите со мной, товарищ капитан-лейтенант! - не забывая добавлять звание даже здесь, на окровавленном столе. Ну, человек...
- Книжку "боевой номер" помнишь?
- Помню...
- Обязанности при срочном погружении?
- Обслуживаю машинку кингстона топливно-балластной цистерны номер десять... У-ум... Больно!.. В районе кормовой переборки трюма и дейдвудных сальников.
