В 16.10 акустики доложили, что по пеленгу 40 прослушивается гидролокатор надводного корабля. Вот уже четвертый час сопровождает нас его унылое свиристенье. Корвет или эсминец мешает нам занять свою позицию. И это понятно - мы в самом логове 6-го флота. Тирренское море - это просто его большая гавань. Под Неаполем - в Гаэте - его штаб. На Корсике, Сардинии, Сицилии - его аэродромы. Тяжко нам здесь придется, тем более что зарядку мы сможем бить одним-двумя дизелями.
Всплыли. Но тут же по курсу работа корабельного радара. Сила сигнала - два балла. Вот оно, Тирренское море!
Теперь никаких ночных переходов. Будем всплывать только "на звезды и мусор". Определили звезды, выбросили пробитые мешки с харчем и отработанную регенерацию, провентилировали отсеки - и извольте погружаться до следующей полуночи.
Далеко-далеко помигивает один из маяков Устики. Штурман берет на него пеленг через перископ.
Внизу - под мостиком - в ограждении рубки зрелище, достойное иллюстрации к Дантову аду. В тусклом свете приборной подсветки густо клубится сигаретный дым, в нем толкутся полуголые фигуры в трусах, а из зева стального колодца вылезают все новые и новые грешники. Кто обрек их на это истязание - пропускать дым через легкие? Торопятся надышаться никотином. Через несколько минут уйдем под воду.
Погрузились на глубину 120 метров.
- ПЛАРБой пахнет, - замечает механик.
И он прав. Тут вполне ловное место, тут и в самом деле можно засечь подводный атомный ракетоносец.
Попискивание супостатского гидролокатора напоминает скрип буфетной дверцы. Оно действует на нервы всем, и особенно командиру. Я его прекрасно понимаю - только-только занять позицию и тут же быть поднятым. Это ужасно. Вся наша беспорочная пока многомесячная "автономка" сразу пойдет насмарку. Но ещё не вечер... Заглядываю в рубку акустика. Миша Плетнев не отрывается от экрана.
"Пиннь... Пиннь"... Зелененькая точечка на экране индикатора при приеме посылки вытягивается на секунду в черточку, а черточка превращается в пляшущий эллипс, а потом постепенно затихает - до нового импульса: "Пиннь... Пиннь"...
Ищут. Нас. Очень настырно и очень старательно. Но поскольку интенсивность шума винтов не меняется, нас ещё не засекли. Крадемся на полуторастометровой глубине под слоем скачка.
После обеда проверка зачетных листов у офицеров по знанию устройства корабля. За все походные месяцы только Леня Ларин сдал 3 вопроса из 24. У остальных в листах - девственная белизна.
За вечерним чаем дружно ругали Екатерину Вторую. Не продай она Аляску, не болтались бы мы в Средиземном море по полгода. Ходили бы на месяц в Северную Атлантику, и баста1.
Мы галсируем в 32 милях от Устики на север. Это все равно как американцы сторожат нас у выхода из Кольского залива.
Федя-пом то и дело берет у меня англо-русский словарь. Что за неожиданное пристрастие к английскому языку? Его секретчик Клименко-Шельменко выдал шефа с головой: помощник изъял у Ларина журнал "Пентхауз" и теперь углубился в переводы скабрезных текстов. У Феди в каюте, кроме обычных тараканов, живут ещё и долгоносики, занесенные в провизионку четвертого отсека вместе с крупой.
Всплыли. Радиоразведчик мичман Атоманюк доложил, что итальянский самолет типа "Атлантик" ведет переговоры с Римом. Слышимость 3 балла. Скорее всего, он где-то в нашем районе.
- Он в районе Рима, - уточняет осназовец.
- Да нет, он в нашем районе! - настаивает командир.
- А, значит, мы в районе Рима, - заключает Атоманюк под общий хохот центрального поста. Хорош мастер военного дела, который не знает места своего корабля...
Матрос Шурмистров, парикмахер из электриков, стриг меня в первом отсеке, прямо перед крышками торпедных аппаратов.
- Товарищ капитан-лейтенант, да у вас все виски седые!
Взял щепоть состриженных волос - точно, седые...
После обеда старпом заглянул ко мне.
- Дай что-нибудь почитать, Андреич. Серею, как штаны пожарного.
Кроме штатной библиотечки, я взял с собой чемодан самых любимых книг. Выбирая их, приходилось учитывать, что каждый томик вытесняет из лодочной атмосферы глоток воздуха. Стоит ли иная книжка этого глотка?
Свой платяной шкафчик я перегородил полками и туго набил книгами.
- У тебя тут вроде аккумуляторной батареи, - одобрительно хмыкает старпом, - подключайся и заряжай мозгу...
Широкоплечий, он роется в шкафчике, как медведь в улье.
К концу похода у нас в большом ходу Толстой, Чехов, Бунин и Солоухин. На подводной лодке читаешь медленно - спешить некуда - и потому открываешь для себя во сто крат больше, чем живоглотствуя дома.
На пределе душевных сил всех потянуло к реалистической живописной прозе. "Черные доски" и "Траву" Солоухина зачитали до того, что пришлось обернуть их в плотную штурманскую кальку, дабы не пачкать обложки других книг. Страницы промаслились и стали прозрачными - это от соляра, читали мотористы. Кое-где дыры от серной кислоты - это читали электрики в аккумуляторных ямах. Разбухшая обложка в кристалликах морской соли, сразу видно - побывала в лапах у трюмных.
Потом, после похода, в Москве, когда счастливый случай свел меня с автором "Владимирских проселков" и "Черных досок", я пожалел, что при мне не оказалось того зачитанного, обезображенного подводной жизнью экземпляра. Я рассказал писателю, как читали "Траву".
- Оно и понятно, - усмехнулся Солоухин, - травы-то у вас нет...
Есть трава, Владимир Алексеевич! На новейших атомных подводных кораблях устроены так называемые "зоны отдыха". Там поют птицы, но они в клетках, там витают хвойные ароматы, но источают их озонаторы; там ласкает глаз зеленая трава, но она из полихлорвинила... А впрочем, есть и настоящая. Говорят на Северодвинском судостроительном заводе есть питомничек, где выращивают хомяков и белых мышей для подводных лодок...
В полдень лейтенант Васильчиков засек время по хронометру и отдал штурманскому электрику пущенный секундомер. Матрос пошел проверять отсечные часы. Это чем-то похоже на возжигание лампад свечой, воспламененной от главного священного огня. Служба времени. На кораблях она вверена штурманской боевой части.
Море скрадывает расстояние и время. Подводные дни, монотонные, сливаются в один прозрачный кристалл, в котором границы недель и месяцев ничуть не заметны и сквозь который последние события береговой жизни видятся ярко и отчетливо, почти ничем не заслоненные. Любое сколько-нибудь значительное происшествие застывает в этом слитке, как мошка в янтаре. А в остальном монолитная глыба времени входит в память и изымается из неё единым блоком - "автономка".
Капитан медслужбы Андреев в лейтенантские годы был неплохим эскулапом - три полостных операции под водой, шесть автономных походов, орденская ленточка на тужурке. В отсеках, кроме снятия пробы на камбузе, начальнику медицинской службы - так официально именуется должность Андреева - всегда найдется дело: как-никак главный принцип медицины "легче предупредить, чем вылечить". Но наш лекарь предпочитает операцию ВПЛ "выпрямления позвоночника лежа" - всем иным.
Безрассудно ссориться с человеком, под скальпель которого ты можешь угодить. Но я ссорюсь и требую, чтобы доктор каждый день, как это и положено, ходил по отсекам и раздавал морякам спиртовые тампоны для протирки рук и лица. Андреев "печется" о безопасности корабля: "использованные тампоны бросают в банки из-под регенерации; может воспламениться". "Собирайте в свою тару!" - "У меня нет штатной емкости для сбора использованных тампонов". - "Я вам её сделаю!.." и т. д. Но когда к концу дня доктор стучится в мою каюту и с ледяным молчанием протягивает спиртовой тампон, я испытываю двойное облегчение - от освеженной кожи и маленькой победы...
Прикладываюсь к щели в переборке: ночной завтрак в разгаре. В кают-компанию вваливается мрачный Федя-пом, опухший после сна; ему сейчас заступать на вахту.
- Федя, - ласково встречает его старпом, - говорят, на чай ты со своей шоколадкой приходишь?
