«Святые не держат осанку…» Святые не держат осанку, Расслаблены бледные скулы. Держащие мира останки Их жесты, движения скупы. Не то что придворные куклы В застывших улыбках акульих — В застывших предметах печальных Гораздо виднее дыханье, Чем в клетках за ребрами кукол, Чем в блестках белков, завитушек. Гораздо виднее волненье В живых наводнениях шелка, В снегах и холмистости мантий, В медовых и масляных струях. По ним бы скатиться на санках, От них бы ослепнуть и крикнуть, Но не подобает по сану, И держит стальной позвоночник. Святые не держат осанку, Расслаблены бледные скулы… И сгорбленная Богородица (Сначала – Над, а после – Пред) И умиляется, и молится, И улыбается на свет. Санкт-Петербург, Русский музей, ноябрь 2002 г. Буквально Я проще слов. Любого из. Я проще слов. Не лучше, нет. Не чище, нет. Честнее? Нет. Я – слон, но слом и мне знаком. Как Маяковский — в горле ком; пятью углами держит за. Завидую? Ревную? Да. Но яда слов… Дословна – я! И здесь, теперь, весной и вся я говорю: невинность есть ноль в верхней части буквы «я» и лесенка внизу. Залезь! «А сердце как будто высосали…» А сердце как будто высосали. Как будто уральский комар (крупнее нигде не видывала) Впивался и выпивал. Глаза засмотрели трещины: Ведь были же родники! Теперь только кирки резкие В урановом руднике. Я знаю, что ночь – последняя, Что ночь без тебя – обвал, А сердце как будто высосали. О вакуумный овал, Ты тянешь за край пространство, Как скатерть, и все – твое: Фарфоры, фанфары, странствия. Я вою. Я воин, но Куда мне тягаться с бабой! Не трогать. Не смять. Не сметь. На что мне тягаться с бабой — Пусть с ней разбирается смерть. «Солдаты идут по квадрату, поют песню…» Солдаты идут по квадрату, поют песню. В ста километрах отсюда, наверно, Пенза. Об этом никто не знает – в строю тесно. Солдаты идут по квадрату, поют песню. На север, на юг, на восток, на проклятый запад, Не чувствуя ног, но кухонный чуя запах. За час до отбоя споткнешься, очнешься – завтрак. Идут по квадрату солдаты, поют солдаты: «Может, выйдет замуж, ну а может – подождет Эти две зимы и оба лета!» Забудешь меня – и ладно, я сам забылся, Всей грудью дыхну на ладан, на пух землицын, Увижу корней причуды и зерен лица, А звезды по небу августа будут катиться. Как все совершенно, Отче, секретно, слишком! Но к счастью, любая сосна выше наших вышек, И сосны краснеют от взгляда и от заката, Идущего по квадрату простого солдата. Фро
На синем почтовом ящике сорвана дверца, На сине-зеленом фоне – закаты, закаты. И ветра нету, как будто не будет завтра. Как птица в неволе, томится свободное время. Впервые в жизни я рада любой работе. Но скоро пройдет и это – я точно знаю, точнее, чувствую: баба! – живьем берите! А выйду – на палку тряпкой, и выйдет знамя! И, вечно пьяной, повисну позором красным (в безветрие вряд ли получится гордо реять) над бездной вокзала – бедной, бессонной, грязной: не верю, но жду обратно… но больше – не верю. Река Волхов Замирать у бойницы, увидев судьбу реки Как свою, как фамилию мужа, как сумерки, Что в глубокой тайне оставят талант и март. Замирай хоть весь мир, не задержите аромат Новгородских болот и слез. Свежеликий срез Сердобольного месяца пахнет почти как лес. Богоносные люди растут в тишине болот, Богоносных людей ни мороз, ни медведь не дерет. Умирают, увидев улыбку Бога в реке, Как сияние ряби весенней на солнышке. Акация Акация! Твой возглас вечно длился… Твоих изломов крики измотали, И впору было надписать: «Mortale». Все думали, что ты – сухая липа. Так, мимоходом думали: «Спилить бы!» И мимолетом птицы пролетали. Стояла ты, как мертвый пролетарий, Как заживо шахтер сожженный в недрах, Как женский визг последнего мужчины. Когда-то так стояло наше время. Теперь стоит оно не наше вовсе, Да что там! Время – делу, время – Бог с ним! Все дело в том, что дело было в мае, Гроза прошла, Христос вот-вот воскреснет, А дерево мое еще пугает своим безлистьем. Акация! Твой возглас бесконечен. Учусь терпеть, стирая зубы в порох, И, ежедневно наблюдая почки, я ежегодно получаю почту. |
