– Выживших тоже не было? – спросил я.

– Одна девица выжила, но, получив щедрую сумму от неизвестного дарителя, покинула наш город навсегда. А теперь уходите.

Для газетного материала этого всего, конечно, было маловато. Фамилию Вульфа ведь доктор так ни разу прямо со смертями людей не связал. Даже из сообщения о том, что на заводах у Вульфов умирает подозрительно много рабочих, выжать было нечего – люди на производстве вообще часто мрут, вполне возможно, что у Вульфов этот показатель был еще не самым высоким. Да и не стал бы доктор этот соглашаться на публикацию своих слов, скорее наоборот, он тут же выступил бы с опровержением.

Впрочем, я быстро придумал себе свидетеля получше. Заскочив по пути в гостиницу, к Двинских,  я отправился сначала на почту, а потом к этому самому начальнику местной полиции, который, оказывается, все прекрасно о Вульфах знал. Мое столичное произношение и дорогой костюм сделали свое дело – к нему меня пустили почти сразу.

– Здравствуйте,– сказал я, садясь.

– Чем обязан? – меня хмуро оглядывал начальник полиции, полный человек со старомодными бакенбардами.

– Я принес заявление от моего друга, Двинских Григория Андреевича. Сам он пока ходить не может, но вы можете навестить его, чтобы лично расспросить.

– И что это за заявление? – на бумагу, положенную мною на его стол, полицейский даже не взглянул.

– А вы прочтите, – я подвинул к нему лист.

– Говорите. Что за заявление? – рявкнул мой собеседник.

– Двинских Григорий Андреевич вспомнил, кто напал на него вчера ночью. Он не сомневается, что это был Антон Карлович Вульф.

9. Спасение девицы.

– Чего вы добиваетесь? – спросил меня отец Анны.

Передо мной сидели трое: Антон Вульф, нервный и подавленный, Август Вульф, невозмутимо покуривавший папироску, и отец Анны Константиновны, Константин Николаевич, сухощавый седой старик, державшийся очень прямо.

– Я всего лишь хочу оградить вашу дочь от неприятностей, – ответил я ему.

– Дорогой мой, – в голосе Константина Николаевича явственно прозвучал сарказм, – позвольте уж мне самому заняться этим вопросом. Я лучше, чем кто-либо, знаю, что нужно моей дочери для счастья, и в помощи извне не нуждаюсь.

– Я обратился в суд,– небрежно бросил старший из братьев Вульф. – И в коллегию адвокатов. Вас лишат права на адвокатскую деятельность. И ваши связи вам не помогут. Вы этого добивались своими действиями?

Я пожал плечами.

– Что ж, а я со своей стороны разослал заявление Григория Андреевича Двинских во все газеты, какие-то только знаю, – ответил я ему. – И в Пермские, и в Екатеринбургские, и в столичные. Даже в местный вестник.

Август Карлович фыркнул.

– Вы написали, что мой брат – вампир? – презрительно спросил он.

– Нет, увольте. Что он опасный сумасшедший преступник, помешавшийся на почве синематографа.

Краска бросилась Антону Карловичу в лицо, он тяжело задышал – но глядел при этом только на старшего брата, как бы ожидая его позволения – сказать ли, действовать ли. Но тот к нему даже не повернулся.

– Нам ничего не будет, – сказал Август Карлович, не меняя спокойного, холодного тона.–Газеты извинятся перед нами, и этим дело кончится.

– Ваша судьба мне, господа, глубоко безразлична,– ответил я ему. – Я думаю только о друзьях и знакомых Константина Николаевича, о его покровителях, деловых партнерах… всех тех, кому в силу их положения и происхождения надлежит иметь высокоморальный облик. Захотят ли они иметь дело с тестем буйно помешанного?

Константин Николаевич задышал так тяжело, что я даже испугался за его здоровье, тем более что он вскочил, и, ни слова не говоря, вышел. Но оба вампира  не стали бросать его в беде. Они тоже поднялись и не торопясь отправились следом. Вернее, это Август Карлович никуда не торопился, Вульф-младший, напротив, суетился, нервничал и путался в стульях.

– И чего вы добились? – спросил у меня Двинских, присутствовавший при этой сцене. В бинтах и на кровати, он, должно быть, чувствовал себя крайне неловко, но сиятельные господа о своем визите нас не предупредили, и подготовиться к нему не дали.

– Посмотрим. По крайней мере, я сделал все, что мог.

– Вам надо было просто уговорить Анну бежать. Вас бы она послушала, – в голосе Двинских прозвучала горечь.

– Не уверен, что  ее можно уговорить бежать, – ответил я ему, – Если бы она была способна порвать с семьей, то сделала бы это сразу, еще в Петербурге, а не тратила бы время на сбор доказательств для отца.

Но, несмотря на весь скепсис Григория Двинских, мой маневр принес свои плоды. Ближе к вечеру к нам, вновь без предупреждения, заявился Константин Николаевич в сопровождении своего поверенного и дочери. Анна при них выглядела чуть ли не пленницей.

– Чем обязаны? – спросил я, и не пытаясь изображать дружелюбие.

– Я привел к вам мою дочь, – без обиняков заявил Константин Николаевич. – Она сама вас наняла, вот пусть сама с вами и разбирается.

И седовласый этот старец церемонно поклонился нам, и вышел. Поверенный тоже задерживаться не стал. Анна осталась одна, и выглядела она весьма пораженной этим внезапным вывертом судьбы.

– Но что… – Двинских, не уступавший ей в своем удивлении, уставился на  захлопнувшуюся за обоими господами дверь. – Что все это значит?

– Неужели вы не поняли?  – я повернулся к Анне. – Ваш отец устраивает вам побег. Если вы сбежите сами, Вульфам не к чему будет придраться, и брака с Антоном Вульфом, для вашего отца теперь неудобного, не будет. Только бежать надо прямо сейчас. Ваш отец и его адвокат наверняка внизу или где-то рядом. Вам ведь дали денег?

Анна как будто впала в какой-то ступор, она стояла, глядя на Двинских, и только открывала и закрывала рот.

– Нет, – наконец, сказала она.

– Ладно. Я вам их дам, – я порылся в бумажнике, и вытащил оттуда пачку купюр, все, что у меня было. – Григорий Андреевич сопроводит вас. Постарайтесь сразу же уехать, возьмите билет до Петербурга, возвращайтесь домой, только постарайтесь сделать это неприметно. И никуда потом не выходите.

– А вы? – спросил меня Двинских.

– Я постараюсь сделать так, чтобы у Константина Николаевича не было неприятностей.

Двинских подхватил свою дорожную сумку, подал руку Анне, но я остановил их жестом.

– Сначала выхожу я.

И стоило мне выйти за дверь, как оказалось, что я был прав. Оба немолодых мужчины, и отец Анны, и его поверенный, стояли у соседней двери, сжавшись в тесном закутке, явно желая остаться незамеченными для возможных свидетелей. Весь вид их говорил о крайней неловкости положения, в котором они оказались.

– Господа, я бы хотел переговорить с вами… – и господа с облегчением направились ко мне. – Пройдемте к окну.

И пока мы втроем шагали по коридору к окну, другие шаги – легкие Анны, и более тяжелые Григория Двинских, прошелестели в обратном направлении. Через окно и мне, и обоим старикам хорошо было видно, как они садятся в пролетку. Анна, кажется, даже обернулась, чтобы бросить на отца последний взгляд.

– Что ж, я полагаю, каждый из нас остался при своем мнении, – подытожил продлившуюся минут пятнадцать-двадцать беседу Константин Николаевич. – А где Анна? – спросил он преувеличенно громко. – Я велел ей спуститься вниз.

– Вот давайте внизу и поищем, – предложил я.

И пока отец Анны Николаевны со своим адвокатом поднимали шум, бегали по гостинице, ругались, однако никаких реальных мер при этом не предпринимая, я, как бы невзначай, вышел на улицу. Делать мне в Невьянске было теперь нечего, и я решил найти экипаж, чтобы немедленно уехать. Вещи свои я решил пока не забирать, думая впоследствии получить их по почте.

– Василий Силантьевич? Василий Силантьевич!

Я обернулся, пытаясь высмотреть, кто же это мне кричал, но увидел только надвигавшуюся тьму и небо в алмазах. Меня снова огрели по затылку.

В нос мне ударила резкая вонь – запах ржавеющего железа, смрад потных, давно не мытых тел, и над всем этим мощно довлело зловоние застарелой, прелой крови.