– Вижу ли я перед собой Пармуту, славного своими делами и суждениями воина и начальника?

– Да, я Пармута, – ответил коротко хозяин стойбища. – Могу ли я помочь вам?

– Меня зовут Вируту и я – человек Марминида, – представился воин. – Я послан к тебе, славный Пармута, со словами моего господина.

– Будьте моими гостями, – молвил Пармута, не дрогнув ни одним мускулом лица, хотя повод для удивления был.

Марминид напрямую происходил от великого Мина, но его отцу не нашлось достойного места в Улусах, потому тот ушел на север, где с тех пор и кочевала их ветвь рода. Жил он, собирая дань с тамошних вождей и делая набеги. В молодости Пармуте доводилось воевать против отца Марминида, а потом и вместе с ним. Таковы уж дороги судьбы, петляют причудливо. А ещё – их бабки были родными сестрами.

С тех пор Пармута остепенился, зажил спокойной жизнью в дальнем стойбище и удивился, увидев посланника сына прежнего соратника.

После того, как приглашение было сказано, и воины Пармуты, и гости спешились и ослабили бдительность. Законы гостеприимства не стали бы нарушить ни те, ни другие, ибо строг Отец-Небо к преступившим этот завет.

Трое старших гостей были званы разделить вечернюю трапезу с семейством патриарха. Остальных тоже не обидели угощением, и стойбище покрылось скатертями, на которых пировали курбеки. Гости сидели и полулежали вперемешку с хозяевами. Лишь жены самых младших из людей Пармуты присматривали за прислугой и руководили подачей снеди. Их мужья в это время стерегли покой стоянки, ибо даже нежданный праздник не мог избавить Пармуту от привычки к бережению.

На скатерти главы рода не было столько веселья, как на остальных. И гости, и хозяева держали себя солидно, отдавая дань серьезности встречи. А то, что сегодняшняя беседа непроста, понимал даже самый младший из сынов Пармуты, ибо редко гости прибывали в стойбище из такой дали и в таких силах.

Застольная беседа затронула многие важные темы. Начали с погоды и видов на травы в грядущем лете. Говорили о моровом поветрии, случившимся в позапрошлом году, и о том, ждать ли напасти в этом. Надо сказать, что разные народы отмеряют года по-своему. Курбеки считали год начавшимся, когда заканчивается праздник Высоких Трав и степь проснулась, согретая Отцом-Небом. Обсудили цены на шерсть и на железо в ближайших городах, на меха и на соль – в далеких селениях севера. Угощения были просты, но обильны. Много мяса и жира, свежие лепешки, ядреный кумыс. Что ещё требуется степняку?

Как и приличествует, к сути разговора перешли не сразу. Когда подали чай, Вируту осторожно поинтересовался:

– А что думает уважаемый Пармута о смерти хакана?

– Мы покинули Минидпарат за два дня до случившегося, – покачал головой патриарх в ответ. – В тот день я не видел хакана. Но если бы меня спросили на два дня раньше, когда мы присутствовали на приеме, я ответил бы, что ничего не предвещает смерти.

– Вы покинули столицу ещё до конца пира? – поинтересовался гость ровным голосом, выразив удивление лишь едва заметным изгибом брови.

– Да, – ответствовал Пармута столько же сдержанно. – Не в заветах предков пировать по двенадцати дней кряду.

– От такого неудивительно и уйти к Отцу-Небу, – проговорил Мамута, влезая в разговор на правах старшего сына.

Отец еле заметно покосился на него с неодобрением. Хоть он и согласен с сыном, но высказывать такое резкое суждение при чужаках было дурным тоном. Этот взгляд подействовал на Мамуту сильнее подзатыльника, которым награждают нерадивого подпаска, заклевавшего носом. Он стушевался и отпил чая, дабы скрыть глаза в пиале.

Гость же поддержал юношу.

– Смерть на пиру! – сказал Вируту, и губы его тронула чуть видная усмешка. – Какую встречу уготовил Отец-Небо хакану, умершему за пиршественным столом?

Для степных жителей такая усмешка была подобна тому, как если бы на княжьем пиру любов кто-либо стал бы хохотать в голос, колотя себя ладонями по ляжкам, да показывать пальцем на причину веселья. Присутствуй тут верный покойному хакану человек, не обошлось бы без поединка. Да только, были ли когда люди, хранящие верность подобным хаканам?

– И все ж – Минова кровь! – продолжал гость. – Какая хворь одолеет её столь внезапно?

– Яд? – вопросил хозяин стойбища, едва-едва прищуривая глаза. – Ходят такие толки по степи, ходят…

– Рассказывают, что покойный хакан в тот месяц назначил нескольких людей на должности, не посоветовавшись с Миду, – молвил Парнуя, один из гостей. – Как бы их не назначили, но сейчас они уже изгнаны из столицы. Либо бежали сами…

Хозяева молчали, понимая, к чему клонят собеседники.

– Новый хакан отличается от прошлого лишь именем, – продолжил мысль спутника Вируту. – Но есть ли прок запоминать это имя? Когда будет следующий? Через год? Осенью?

Да, приемник старого хакана, его младший брат, был того же табуна жеребец. Столь же непримечательный. Такой же распущенный.

Пармута тяжко вздохнул. Для степного народа это было как гневный вскрик у жителей запада.

– А ведь Отец-Небо все видит, – подлил масла в огонь третий гость именем Берето. – Он милостив, но что будет, когда иссякнет его терпение?

Да, в Тот Раз пребольно высек он детей своих. Так, что пришлось им идти через Голодную Степь искать новую родину. Как будет в этот раз? Ведь всем известно – первый кнут бьет мягше.

– Что в силах сделать, простые степный люди? – вопросил Пармута будто бы смиренно, побуждая же на деле пришельцев высказать уже свои предложения.

– Есть владыки, чтящие древние установления, – не заставил долго ждать Вируту. – Светлый Марминид, как и отец его, да пребудет он рядом с Отцом-Небо, всегда держались заветов предков.

– Марминид далеко, – осторожно высказался хозяин пира.

– Но не прирос к обеденному столу, – твердо парировал гость. – Долго ли собраться истинному курбеку?

– Миду не уступит власти добром, несмотря на все знаки, – продолжил Пармута. – Будь хоть дюжина поветрий и десяток засух. Из дворца они выглядят иначе.

– Если камень мешает, его сдвигают, – вкрадчиво ответил Вируту.

– Великоват камешек, – покачал головой патриарх.

– Зато дело будет угодно Отцу-Небу. Но и надеяться на удачу ни к чему. Люди понимают, к чему придет народ, если Миду останется.

Пока старшие беседовали, прочие уважительно молчали, попивая чай. У Мамуты в голове бегала по кругу одна и та же мысль: «Начинается!». Он сидел с непроницаемым лицом, но сердце колотилось. Открывался полог, за которым таились большие перемены. Теперь держись! Много будет охотников, схватить удачу за хвост, да не все доживут, чтоб хотя бы увидеть эту птицу. А уж дотянется и того меньше. Но разве можно не попробовать? Остаться в стороне в такое время? Пасти скот, продавать шкуры и шерсть. А потом услышать новые имена героев и владык. Отец осторожен, очень даже осторожен. Только бы он не решил остаться в стороне! И как назло Мамута старший сын, он не сможет отправиться на поиски приключений, добычи и славы, ему надлежит управлять и наследовать. Соглашайся, отец!

– Вы не единственные посланцы светлого Марминида? – спросил Пармута после долгого раздумья.

Услышав эти слова, юноша готов был перекувыркнуться через голову от радости. Если бы отец решил, что ему предлагается недостойное дело, мятеж, он именовал бы минида совсем иначе. В лучшем случае просто по имени.

– Были посланы многие, – подтвердил Вируту. – Одновременно с нами. Кто слушал их слова, мне неведомо. Тем паче, кто принял руку светлого Марминида.

– Я не могу дать ответ немедля, – вымолвил, наконец, хозяин. – Утром я оглашу свою волю.

– Да будет твое сердце мудрым! – склонил голову Вируту, и его движение повторили остальные.

Остаток вечера прошел в обычных разговорах. Мамута не находил себе места. Уснуть же он в ту ночь не смог вовсе.

Утром отец объявил, что они откочевывают на северо-восток. Сам же Пармута вместе со старшим сыном и половиной воинов примкнет к Марминиду, оставив на хозяйстве среднего сына Минмуту, которому вот-вот стукнет пятнадцать.