– То есть самое жёсткое, да? – Ёлка не вытерпела, – А то говорят: у вас девочек едят на обед.

–Мало ли что говорят, – отмахнулся Олег Николаевич, – Фантазии. Запрещено также ловить бабочек, вступать в драки, хранить оружие и уж тем более пускать в ход, носить любую одежду кроме формы, – перечислял он скучно, дотошно, Ириша изъёрзалась, слушая, – Что нельзя говорить и читать вам расскажут на уроках обществоведения. Посещение занятий – ваша обязанность, равно как и выполнение заданий, и полезный физический труд по уборке дома.

Листик мысленно прикинула: сколько мыть и чистить этот особняк, и ей взгрустнулось.

–Запрещено ношение религиозной атрибутики. Если у вас есть крестики, чётки, другие предметы такого рода, сдайте сейчас, – Олег Николаевич выдержал паузу, однако, никто не шевельнулся, – Дальнейшее до каждой донесу лично. В течение сегодняшнего дня, по мере возможности, вызову вас и индивидуально собеседую, изучив дела, чтобы понять вектор исправления… По правилам нахождения в колонии есть вопросы?

–Очень даже есть. Что за гадость у вас в окна скребется? – Ёлка не унималась.

–Это не гадость. Воспринимайте как младших товарищей. Только окна не открывайте, а, если увидите на улице, бегите в дом. Быстрее них бегите. И кричите, так чтобы Дина Яновна услышала.

– А наши младшие товарищи почему такие невоспитанные, что портят стёкла? И чего у них вид как у задохликов? – Ёлка не сдавалась.

–Проблемы с личной гигиеной. Не станете умываться и чистить зубы, будете выглядеть так же, – не моргнув и глазом нашёлся Олег Николаевич, – Что касается их поведения – это предмет корректировки. И следует перейти к вашему здесь нахождению. Вы распределены сюда по причине моральной дефективности…

"Нет, потому что не повезло", – Листик и Ёлка удивились бы узнав, что мысль у них возникла совершенно одинаковая.

–…Срок пребывания до полного исправления.

–То есть нас непонятно, когда выпустят? – Ириша встревоженно шмыгнула носом.

–Ну… исправление – вопрос длительный. После совершеннолетия вас, конечно, государство за свой счёт содержать не станет. Если не возникнет необходимость перевода в тюрьму. До того вы здесь. Под моей полной ответственностью. Учитесь, трудитесь, проходите медицинские обследования, усваиваете нужные идеи, готовитесь к выходу в мир. И помните: ваши бумаги в колонии, судьба ваша зависит от поведения и прилежания. Письма вам строжайше запрещены по условиям режима содержания, помните об этом. В город не попадете. Уникальная возможность остаться наедине со своей виной и искупить её. А, так как вы не гости, а заключенные, нежелание исправляться повлечёт печальные меры… любое нарушение дисциплины их повлечёт… потому соблюдайте правила – пожалейте себя… ну-с… с общей частью всё. Пока у вас свободное время, через полчаса урок естествознания, веду я, быть обязательно. Вечером – медицинский осмотр и собеседование. Свободны.

–А.…эти ваши… младшие товарищи…ещё во дворе? – справилась практично Ёлка.

–Нет. Они… прилегли отдохнуть. Дышите воздухом. Очень полезно.

Во дворе, позабыв о былой настороженности, девочки подались друг к другу. Листик оглянулась по сторонам. В ней крепла уверенность, что кто—то может подслушивать. И прямо хорошо, если кто—то, а не что—то. Ёлка пыталась высмотреть маленьких покойников. Но от них осталась лишь примятая трава у окна столовой. Иришка жадно втягивала носом воздух, вертелась, ловила мелочи вроде рыжих бабочек на верхушках сорняков и тоненького скулящего звука, то проклевывавшегося в плотной тишине знойного дня, то затихавшего.

–Линять отсюда надо! – Ёлка не любила предисловия.

–Бабочки. Нехорошие, – невпопад выдала Иришка, – Плохой знак.

Листик вспомнила наплывом герб на бархатной коробке в чужой тонкой вялой ладони. Потускневший от времени металл, обычная продолговатая щитовая форма, кривые, словно обгрызенные, крылья. Но все внимание было к снимку, возможно, она не поняла, обозналась.

–Да… вы правы… тут… подозрительно, – серьёзно кивнула она Ёлке.

–Пока ты обморочная валялась, местные напели интересного. Про девчонку, которую съели, – Ёлка чувствовала неприятный холод внутри живота.

–Труп, – Ириша одернула юбку, и подсохшая грязь начала осыпаться острыми крошками, – Мы закопали мужчину. С товарищем директором вместе. Этого, что вёз нас. Он остался с Олегом Николаевичем поговорить и теперь мёртвый. – в интонации отсутствовали печаль или удивление, но тревога заставляла голос колебаться, то взлетая, то угасая.

Ёлка присвистнула. Листик нащупала под одеждой образок, перекрестилась, мысленно произнося сбивчивые мольбы о вечном покое.

– Мне не нравится библиотекарь колонии. – она решилась всё же доверить мысль этим незнакомым девочкам.

– Мышь серая? Дина Яновна? Да ещё бы. Видели же: она нас по именам называла, не спросив кто есть кто. И в бумаги не глянув. Да и глянула бы – Там фото нет, – Ёлка взяла Листика и Иришку за руки – прикосновения хоть мало, но успокаивали.

– Почему нельзя ловить бабочек? Драться, оружие, пить, курить, ловить бабочек? – Ириша последовательно разбирала, занимавшее лишь её.

– Да к чёрту бабочек твоих! – рявкнула Ёлка

– Не поминайте нечистого. Пожалуйста. Тем более здесь, – Листик суеверно вздрогнула.

– Короче. Место гнилое. Тухлое и опасное. Происходит муть. Какая: лично мне знать неохота. Очень надо живыми остаться. Не супом и не скребучей тварью, – подытожила Ёлка.

Листик, не видевшая поскрёбушкев, недоуменно нахмурилась.

–Я не помню дорогу к берегу, – ответила она честно, – Но это остров. Тут так или иначе доберешься к реке. Только вопрос в том, что нам в город, значит, на правую сторону.

–То есть ты тоже согласна валить, пока целы?

Ёлка хлопнула девочку по плечу и не рассчитала силы: хиленькую Листика едва не снесло на траву.

–Тут интересно, – вздохнула Ириша, – И нам не нужно в город. Искать станут. Мы же заключенные.

–Им до нас дела нет, – Ёлка оживилась настолько, что прекратила напряженно вслушиваться в далёкий вой, – Сколько раз за последний год армии в городе менялись, а? То одни, то другие, то бандиты. До конца войны сто раз архивы перетрясутся. Мы не убийцы, не то чтобы сильно опасные, – она осеклась, запоздало сообразив, что может и не стоит говорить о других, как о себе.

Что она знала про этих двоих? Какое такое членовредительство могла натворить кукольная финтифлюшка в кружевном? И эта, болезная, на чём попалась?

–Вы правы, – Листик кое—как выпрямилась, – Тут ещё раньше было всякое, по слухам. И с домом Ильяниных. И с приютом Колокольниковых. Место дурное. А что о третьей колонии имени Люксембург молчат, так кто о ней думает сейчас, когда власть то одна то другая? Поддерживаю вас всецело, Елена.

–Давай на "ты". И Ёлка. – слова блондиночки, что—то соображавшей в тему, вызывали уважение.

–Как вам… тебе… удобнее. Тогда я Листик. Если несложно. При посторонних, конечно, Ангелина или Геля…

–Да хоть Ветка, чего уж… так ты не с нами, кружевная?

Ириша колебалась. Круглое личико её страдальчески морщилось.

–Маме не понравилось бы, что я убегаю.

–Тебе сколько лет, мамина дочь? – Ёлка начинала закипать.

–Тттринадцать, – Иришка обычно безошибочно угадывала чужое недовольство.

И весь предыдущий опыт подсказывал: не зли чужих – попадет. Чужие ещё простят, люди добрые. А вот те, кто родня… А, если скажут маме…

–Такая взрослая, а ещё не поняла: люди в жизни сами по себе. Лишнее тащить не будем. Оставайся. Поживешь с полоумными, может и понравится. А, если пожить не судьба, мы тя с Листиком оплачем. Может даже и помолимся. За упокой души. А хочешь нормально чтобы было, давай с нами, – Ёлка от такого длинного и содержательного монолога выдохлась.

–А когда вы уходите? – Ириша похоже считала побег уже принятым совместно решением.

–Да я бы и сейчас, пока не хватились. За плетень – и тикать, – предложила Ёлка.

–Нерационально, – возразила Листик, – Уходить следует ночью. Незаметно из-за темноты, плюс до утра запас времени на дорогу.