–Да ты ничего так. Мозги есть! —Ёлка вовремя сообразила не хлопнуть по плечу Листика опять и вместо этого обняла.

–Туда??? – Иришка передернулась, указав пальцем в сторону плетня, за котрым темнел лес, – В плохие часы??? Не пойду.

–Трусишь – сиди тут. Кто неволит-то.

– Вы меня бросите одну? – если пожалеют, так повезёт невиданно, останется хоть время на обдумывание.

Спонтанно принимать решения было слишком тяжко и непривычно.

–А то нет? Ты нам кто? Сестра, мать, жена? – Ёлка зло сощурилась, – Прикопают тебя, как дядьку военного, ой, прикопают…

Ириша опустила глаза и прошептала.

–Я с вами. До реки. Переплывём, дальше сама.

–Там разберемся. Отсюда бы слиться без шума и пыли…

Ёлка собиралась было продолжить, но ощутила достаточно резкий толчок под лопатку. Отпустила Иришку и Листика, повернулась, и увидела девчонку. Судя по форменному платью, местная, но на обеде, видать, отсутствовала, или просто не запомнилась. Синяя летучая юбка была по подолу чем—то влажным и липким замарана, совсем, как у Ириши. Каштановые свалявшиеся на затылке в колтун волосы, которые явно давным-давно не мыли, спадали сосульками ниже плеч. Пахло от девчонки глиной и сыростью, как от болота или гнилого озера. С виду ей было лет двенадцать—четырнадцать, но к груди она, совсем как малолетка, прижимала игрушку: плюшевого медведя с единственным глазом—пуговицей, одетого в прехорошенькую матроску. Глядела на новеньких исподлобья, жевала губами. За плечами девчонки порхали пёстрые бабочки: лимонные с радужными разводами—кляксами на крыльях, изжёлта-алые, бежевые с рыжими крапинками, однотонные лазоревые. От их движения воздух трепетал и слоился переливчатыми пятнами.

–Тебе чего?

Ёлка чуяла нутром: девчонка ей не нравится. Причём куда поболе, чем другие местные девицы из столовой. Лунный взгляд намекал на слабоумие. Кто её знает: вдруг ещё опасная, кусается там, например.

–Галя, – сказала девчонка низким грудным голосом.

Он так гулко отдался вблизи, что бабочки взметнулись вверх, пересели ей на макушку и плечи, распластались по темному и невзрачному аляповатыми вкраплениями

Иришка быстрым вращательным движением отлетела вбок, поближе к двери дома. Так, на всякий случай.

–Ну, Галя ты, чё дальше? Очень приятно, Ёлка, гран мерси!

–Не ходи туда, – пухлый палец, покрытый цыпками, указал вбок, в сторону плетня.

–Запрещаешь? – Ёлка ещё пыталась отвечать, но сама прикидывала: не рвануть ли к кружевной барышне. Листик вроде сбегать не собиралась. А показаться в чужих глазах трусихой было последним делом. Однако старая память колыхнулась, подсунула услужливо картинку с поленницей и холод вязальной спицы у горла. Сивушное дыхание пьяного, мгновенное беумие. Тогда отбилась. А вот сейчас, кто знает.

–Плохо. – Галя погладила медведя и внезапно тоненько по—собачьи заскулила, надрывно, на высокой ноте. Смена тембра впечатляла едва не сильнее самого факта завывания. Ириша пискнула. Листик положила невесомую ладошку на мордочку игрушечного зверя. Галя отшатнулась резво и чудные звуки издавать прекратила.

–Моё!

–Я у вас не отбираю. Покажите, пожалуйста. Он очень красивый.

Галя облизнула потрескавшиеся губы, бугрящиеся корочками мелких присохших ранок, и протянула медведя:

–На.

Листик игрушку взяла, покрутила, подержала на весу, неуверенно погладила по макушке. Создавалось впечатление, что она попросила галино сокровище с единственной целью наладить контакт и теперь придумывала: как бы всучить владелице назад.

–Дай! – Галя сама проявила инициативу, выдернув назад одолженное.

Заморгала, немного поскулила тоненько, обернулась к Ёлке и заявила бескомпромиссно:

–Ты чужая. Не ходи.

Ёлку она явно отличала от остальных, не проявляя к Ирише и Листику интереса.

–Замечательно, что вы познакомились с нашей старостой! – Олег Николаевич появился за спиной Ириши, – Ты им что объясняешь?

Галя села на землю, поглядела на директора снизу-вверх и пожаловалась:

–В болоте грязно. Пиявки кусают. Кувшинки далеко. Азалии не нравится, – и принялась укачивать медведя, что—то мурлыча под нос.

Мысли Листика из красных начали становиться синевато—прозрачными и очень спокойными. Следовало держаться Ёлки: да, грубая, резкая, простоватая, но зато на общем фоне вполне нормальная. Такая выведет и даже доведёт. Колония не просто не нравилась – пугала. Даже не посетив обеда, она собирала в мозгу детали. Внутри крепло убеждение, что тут может оказаться похуже притона, где её вроде бы давно, а вроде и только пару лет назад, выгоняли на мостовую просить милостыню.

–Вашего питомца зовут Азалия? – спросила она мягко.

С сумасшедшими надо говорить медленно, отчетливо произнося слова, не делать резких движений, не пытаться возражать. Когда папа только вернулся с заработков и рана на голове его поджила, Листик это усвоила накрепко. А чем отличается от её больного отца эта несчастная девочка?

–Тут Азалия. Свечникова Азалия, – Галя окрестила игрушку не только именем, но и фамилией, – Уроки. Учиться надо.

–Да, Галя, будь добра, собери товарищей на естествознание, – добродушно отозвался Олег Николаевич.

На уроках Ёлка, Листик и Иришка по неозвученной, но понятной договоренности, держались вместе. Проходило всё обычно, по—школьному, так что даже стала отступать тревога. Занимались в просторной комнате, расположенной на втором этаже аккурат слева от каморки завхоза. Из мебели в комнате была одна доска, явно самодельная с виду. Ученицы сидели полукругом на полу, на кофейно-коричневом ковре с прибитым временем плотным ворсом. По узору вроде тех, что на старинных глобусах и картах, можно было изучать географию или историю. У иришкиной грязнющей туфельки плыл по Антлантическому океану пухлый усатый кит с фонтанчиком на спине. Его оказалось весело незаметно гладить кончиками пальцев. Писали выданными тут же в классе карандашами на отдельных листах желтоватой бумаги. За отсутствием должных условий буквы и цифры выводили либо, полулёжа на ковре, либо сидя и подоткнув под лист колени. Текст наползал каракулями. Наглядным пособием служил птичий скелет, прикрученный к подставке—плашке тонкой проволокой.  Олег Николаевич демонстрировал кости и объяснял особенности строения пернатых. Девочки в форменном что—то отвечали по прошлым урокам, поднимали руки, прося возможность высказаться, пытались подглядывать нужные строчки в старых записях, кидались, когда учитель отворачивался, синим стеклянным шариком, смеялись над шутками, дулись в ответ на замечания. С Галей их было одиннадцать, с новенькими – четырнадцать. Иришка сначала стеснялась, а после втянулась, начала несмело вворачивать реплики. На неё глядели с уважением. Листик слушала молча, новое старалась запомнить, делая пометки карандашом. Мысли отливали свежей изумрудностью. Ей всегда нравилось учиться. Ёлка, образование которой свелось к умению читать и писать, происходящее не понимала, а потому скоро заскучала. Она же и подметила, что иногда на окне возникали поскрёбушки. Замирали, улыбались беззубыми ротиками, а отвернешься – там снова пустой проём, словно и не было никого. Как добирались до второго этажа – бог весть. Остальные девочки то ли оказались увлечены занятием, то ли просто привыкли относиться к покойным как к очередной досадной глупости. Иногда беспорядок наводили бабочки, покидающие галины плечи и макушку. Яркие крылья мельтешили, бабочки метались по классу, и Галя вздыхала, откладывала медведя, хлопала в ладони и губы её безмолвно шевелились. Другие просто досадливо отмахивались. Рыженькая хихикала, тройняшки пытались отодвинуться. Было тихо и хорошо: говорили по делу, отвлекались в меру, слушали с интересом, учитель рассказывал без учебника и прочих подсказок, легко, складно и так, что сказанное запоминалось.

Вторым и третьим уроком с перерывом лишь на позу сменить, если затекли ноги или шея, была словесность. Вела её томная дама с высокой причёской, говорящая нараспев. Ёлка попыталась с другими писать диктант, но бросила, потому как проверялись правила, о которых она за свои четырнадцать лет не имела ни малейших догадок. Учительница, явно с опасливым недовольством косящаяся не только на новеньких, но и на всех учеников вообще, раздражала не в меру. Потому все два часа Ёлка размышляла как пуститься ночью в бега, чтобы хватились утром, а до того отсутствия их не заметили. Да и потом, что да как. На пароме не поедешь. Моста нет. Только вплавь. За себя волнения было мало: реку от берега до берега переплывала на спор ещё в малолетстве. Но потянут ли кружевная и припадочная? И потом. В одежде в воду не пойдешь. А как им выворачиваться на том берегу голышом или в одном белье? До папашиного дома от берега пешим ходом часов пять по городу. Там—то найдется во что нарядиться, но ведь не дойдут же без ничего до старого базара, где уже свои от любой беды отобьют. Прекрасная изначально идея побега стала обретать мрачный реализм. Ёлка подумала малодушно, что тут вроде кормят, учат, одёжку выдать должны. А про всяких Оленек – ну, сказка, выдумка, бывает. Можно переждать немного. План продумать как следует, а там уже срываться: какая погода от пары дней? Вот только поскрёбушки у стёкол и явно полоумная Галя с её одноглазым медведем напоминали – отступать идея паршивая.