В коридоре, лишенном окон, упала плотная тьма.

–Пора. Валим, – прошипела Елка еле слышно.

Казалось, что малейший звук в этом обволакивающем молчании звенит криком. Практичная Иришка осознала: ей предлагают уходить босой, в тонкой ночной рубашке, без еды, оружия и запаса лекарств из места, где хранятся их документы. Она вычертила ощупью пальцем ноги на пыльном паркете подобие пятиконечной звезды. Глядишь, хоть духи сберегут от глупости. Листик молча потянула девочек в ту сторону, где, как ей помнилось, находился выход из дома. Она ощущала лишь тяжелую усталость. Темнота – самая удачная маскировка. Выбраться, вырваться, вывести этих двоих, живых и тёплых, а там… как знать: куда решиться вернуться, в чьё из окон постучаться? Иришка ощущала, что у неё вспотели ладони и сильно ноет в левой стороне груди. Пожалуй, что она хотела в кладовую: полежать на полке, подышать сыростью и пообщаться с Оленькой. Перед входной дверью нарочно закашлялась, надеясь, что её услышит директор в так близко расположенном кабинете и выйдет на шум. Но звуки отмерли в сонной темноте особняка колонии. И Ириша задалась логичным вопросом: а отчего половицы предревнего с виду рассохшегося паркета совершенно не скрипят?

На крыльцо выбрались осторожно. Наверное, им везло. Луна стояла не тоненьким серпиком месяца, но в две трети. Её серебристой зыбкости хватало на путь до плетня, за которым следовало ввинтиться в чащу.

–В лес без огня идти, – Иришка всхлипнула.

–Боишься – возвращайся. Или закройся и не ной.

Ёлке самой было смурно. Дорогу к реке она не помнила напрочь. Босые ноги словно заранее предчувствовали лесной сухостой, покрываясь зыбкими мурашками. От беспокойства одной спутницы и квелой вялости другой накатывала злость. Эх, говорила же, не надо в ту квартиру лезть, хозяева непростые. Послушались бы её, лежала бы сейчас под бренчащую гитару, обнимала урчащую кошку и слушала вполуха сквозь дрему перебранку игроков в картишки. Всё лучше, чем то и дело думать: не метнется ли из темноты наперерез неупокоенная малышня?

–Птичкой до лесу летим. Кто упал – сожрут, ясно?

Листик кивнула, надеясь про себя, что приступ не накатит невовремя. Ириша, кажется, затряслась всем телом.

–Погнали!

Бежали на пределе сил. Ёлка впереди всех, Листик изрядно отставала, и, прибыв, последней к плетню, остановилась, потому как срывалось дыхание. Двор молчал. Лес ничем не звучал. Темнота, гигантские тени, раздавшаяся луна, серебристое мерцание воздуха – не то сонный покой, не то загустевающий морок.

–В лесу – не расползаться. Держитесь меня. И не орите. А то до времени хватятся.

Распоряжаться у Ёлки выходило привычно. Да и уверенность тона легко скрывала общую растерянность. Следовало выбрать направление. Ни Ириша, ни Листик с этим похоже помогать не собирались. Память умное подсказывать брезговала. Выход всплывал один – шагать прямо. Остров же, по—любому к воде выберешься. Однако, попутчицам такое говорить было гиблым делом. Не примут за чистую монету, что действуют правильно, так засуетятся, нервничать начнут и пиши пропало. Пока же стояли у плетня, отделявшего их от леса последней границей, выдыхали и тревожно вымеряли взглядами кромешный сумрак, начинавшийся за оградой. Все вечерние сказки наползали из памяти, сплетались и назойливо зудели худыми предчувствиями. Листик нащупала пальцами возвращенный Ёлкой образок. Мысли зарубцовывались багрово—коричневатым. Всякие чудеса происходят в господнем мире, только нет в нём тварей неведомых. Впрочем, перспектива, что её употребит на поздний ужин вполне материальный волк тоже была так себе. Ириша колебалась. Ещё возможным казалось вернуться в спальню. Заманчиво темнели рядом натянутые веревки, отгораживающие погост. Толстые чернильные тени их змеились по траве. Босые ноги, непривычные к мелким колючим камешкам и спорышу, зябли и уже начинали заметно саднить. Вне разума зародилась капризная обида на двоих, с которыми её доставили на пароме. Только выбралась от мамочки в самостоятельную жизнь, а вот, назад тянут. И с левой ноги пришлось порог перейти. Не получится из такой дороги ничегошеньки приятного. Ёлка же пыталась включить внутри головы компас. Попадут на противоположную сторону, переберутся с острова на левый нежилой берег вместо правого. Выбьются из сил, просадят время, к городу не приблизятся. Леший их что ли заячьими тропами тащил? В каком направлении паромная переправа и бывший мост? Юг, юго-восток, юго-запад? Ответ вряд ли Ёлку спас бы. Север от юга она на местности всё одно отличать не умела. Шагнуть за плетень сейчас значило куда—то вести девчонок. Но всё—таки куда?

Отмерли они довольно резво при виде теней. Серые стремительные кляксы двигались к ним. Кое-кто из поскрёбушков шёл на своих двоих. Те, что упокоились совсем крохами, перемещались на четвереньках. Ёлка не сдержала вскрик. Ириша подалась спиной. Листик перекрестилась на скорость. Девочки одновременно ринулись в темноту за плетнем, минув ту самую калитку, через которую днём вошли в колонию. Те, кто хотел познакомиться с ними поближе, может и намеревались подружиться, но проверять добры ли их намерения было явно лишним.

Они не успели углубиться в чащу, когда свет болезненно впился в глаза. Свистели прерывисто, мелодично, как восточные дудочки копируя. Так в сказках змей подзывают. Девочка в синем держала на весу керосиновый фонарь. От его пухлых боков разило горьким и маслянистым. Металлическую оплётку фонаря облепили чёрные крупные острокрылые мотыльки. Казалось, желание оторваться от поскрёбушков таково, что ничто не остановит бегущих. Но впалые ледяные глаза полупрозрачной колонистки завораживали на ходу. Дурнотное оцепенение, словно хочешь рвануться прочь, а не можешь, овладевало телом. Обладательница источника света улыбалась. И на почернелых щеках её искажались ямочки, и окровавленный шрам кривился. Оленька кивнула Иришке, как положено промеж уже представленных друг другу, и механически скрежещуще проговорила:

–Пришли ко мне, родненькие. Я так давно вас ждала…

Ночь, когда Листик узнала, где находятся качели, началась для неё с того, что разлагающаяся девочка неудачно стала на тропинке. Погода была прохладная. Ночная рубашка на Листике – тонюсенькая. Дело могло обернуться простудой. Мелкие царапинки на подошвах кровоточили. Колени свёл странный спазм, заставивший обмереть. Листик на всякий случай мысленно покаялась во всех грехах, какие помнила. И в том яблоке, что в пять лет стянула с прилавка на рынке, тоже.

–Вернуть не хотите, что забрали? – фонарь покачивался от тянущего из лесу сквозняка.

Поскребушки добежали. Остановились, образуя круг. Словно их завораживало, не давая приближаться к свету, нечто незримое. Было малышей-умертвий всего двенадцать. Достаточно, чтобы обхватить кольцом группку в четыре девочки: трёх живых, и одну – другую. Стояли на четвереньках, молча поскрипывали гнилыми остатками зубов, выжидали. Ёлка вспомнила обгрызенный рукав чужого платья, и ощутила желание завопить опять.

–Оленька, мы же ничего не крали… сейчас! – пискнула на высокой ноте Иришка, – Чем хочешь поклянёмся!

–То есть ты не суп? – до Ёлки дошло, что с ней такое говорит.

Нет, выглядела покойная откровенно не очень. Пахла так вообще не розами. Трупные пятна намекали, что она вроде ещё свеженькая. Если, конечно, в темноте верно различить удалось. Но наличие тела заставляло Ёлку посомневаться в истории с завтрака.

–Вы меня съели. Как по частям разобрали. Растащили по кусочкам. Свои кусочки все вернут, – мотыльки взвились над фонарём.

–То есть это ты суп, ты и тут, ты и в супе… – Ёлка окончательно запуталась.

Возможность рассуждать вслух позволяла отвлечься, не думать о том, что может произойти плохого.

Поскрёбушки продвинулись ближе, постепенно сжимая кольцо. Кого-то из них было видно хоть чуточку. Спасибо луне и фонарю! Кто-то затерялся в темноте. И от знания о незримом присутствии мертвецов делалось непокойно.