Однако навязчивый жених раздеваться не спешил, хоть и дышал как паровоз и смотрел на меня так, словно немедленно собрался сожрать живьем. Наконец, он оставил содержимое моих панталон в покое, резко отстранился, вынырнув из плена моих нижних конечностей и рывком отвел в сторону мое колено, напряженно вглядываясь в получившуюся картину, которая в любой другой момент времени заставила бы меня сгореть со стыда от макушки до пяток.

Внезапно серая тень пробежала у него по лицу, он нахмурился и стал вглядываться в пикантную картину, а я не на шутку перепугалась, что мои панталоны все-таки меня подвели и не приглянулись потенциальному мужу.

— Что это?! — вытаращил глаза он так, словно увидел живое привидение… А я оцепенела, чувствуя, как сердце моментально проваливается в пятки. — Скажи! — внезапно серьезным голосом потребовал Ратмир, вцепившись рукой в мою левую ляжку так, что побелели костяшки пальцев, а на моей коже появились глубокие ямки.

— А-ааа?.. — сознание не спешило возвращаться, и я с трудом сконцентрировала взор. — Это родимое пятно… — пояснила я, приходя в себя. — Оно у меня с рождения… Похоже на спираль, правда?

— Родимое пятно?.. — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес мучитель, хмуря брови. Я тоже насупилась от обиды за то, что простой узор на коже оказался жениху более интересен, чем спрятанные под одеждой достояния!

С выражением невыдуманного мучения он всматривался в коричневые разводы, перебирая и поглаживая пальцем кожу и, казалось, забыл про все ранее учиненные бесчинства. Однако внимание Ратмира было занято лишь небольшим участком кожи с темным, казалось, рукотворным рисунком. Неподдельное изумление вкупе с непонятной мне горечью застыло в глубине его остекленевших глаз.

Я не выдержала и зло схватила любопытную руку, отрывая ее от несущественной детали в моей внешности. Какая к лешему разница, есть ли у меня родимое пятно и где оно! Жених сразу очнулся, выражение осмысленности вернулось на его лицо. Закрался испуг, что Ратмир оттолкнет меня или скажет, что я не гожусь для него, хотя сама только и мечтала об этом. Однако он неожиданно тепло улыбнулся, наклонился и поцеловал меня, легко, едва касаясь губами, не со страстью, а… с какой-то нежностью. Быстро отстранился и спрыгнул с кровати.

— На сегодня, пожалуй, достаточно, — усмехнулся искуситель, оставив даму возлежать в разобранных чувствах и распотрошенном внешнем виде. — Остальное — в следующий раз.

Быстрыми шагами покинул комнату. Я же лежала, приходя в себя, оправляя платье во всех местах, и размышляя, какой смысл привнесло в мою жизнь то, что случилось…

Как ни странно, после произошедшего я не чувствовала себя плохо, устало или беспокойно, как с утра. Напротив, я приводила себя в порядок чуть ли не припевая от бодрости и ощущая здоровый прилив голода! Выйдя из комнаты, я проскользнула на кухню, где обнаружила смятенную Мэри. Она с тревогой взглянула на меня, словно проверяя, все ли у меня на месте. Не обнаружив в гостье ничего необычного, кроме раскрасневшихся щек и неожиданного желания плотно пополдничать, домоправительница вздохнула с облегчением. Пристроившись за столик прямо на кухне, я, наконец, вспомнила про вживую оторванного от меня семейного заступника и поинтересовалась:

— А где Долман, Мэри?..

— Так уехал же, Алёнушка… Поспешно так собрался, видно, дело важное у него, защищать кого собрался! Что ж раньше то не уехал, к чему спешка… — тараторила управляющая. — Даже тетрадку свою забыл! Завалилась за диван…

— Тетрадку?.. — рассеянно переспросила я, мысленно возвращаясь к событиям в комнате Ратмира. Воспоминание навязчиво притягивало к себе и, на удивление, не казалось мерзостным. Я помотала головой, прогоняя образ, ставящий под угрозу мои задумки. — Я возьму ее, с Долманом мы еще обязательно встретимся…

Несмотря на ряд смущающих воображение обстоятельств, я не планировала оставить мысли о побеге и возлагала надежды на то, что Долман подождет меня за горами. Как бы то ни было, дома я всегда смогу передать ему юридические записи.

— Тетрадь в комнате мистера Долмана, возьми там, Алёнушка…

— Спасибо, Мэри.

Расправившись с вкуснейшей запеканкой и пятеркой блинов с черничным джемом, я нехотя поползла в гостевое крыло и зашла в комнату Долмана, которого теперь не знала, как называть. Язык не поворачивался величать его женихом после произошедшего в комнате Ратмира. Положив руку на сердце и вздохнув три раза, пришлось признать, Долман мне казался куда менее привлекательным, чем хозяин дома.

Я мимолетно потрогала губы, которые продолжали гореть после поцелуев Ратмира, припечатавших мою кожу горячим клеймом. Содрогнулась, вспомнив как Долман влажными губами-колбасками пытался прикоснуться и оставить вязкий след. Пришлось быть честной — поцелуи и прикосновения хозяина дома были более приятны… даже слишком, настолько, что лишали меня способности к трезвому размышлению. И разумная часть меня ожесточенно сопротивлялась, неизменно стуча в сознание мыслью, что я лишь пешка в искусной игре… Я слишком наивна: мимолетной эпизод с возней в панталонах даже заставил меня усомниться в необходимости побега, но я быстро подавила эту крамольную мысль!

Я огляделась в комнате Долмана. Она была пуста, вещи семейного юриста испарились, оставив лишь легкий ветер играть невесомыми шторами. Увесистая книжица для записей, предназначенная не иначе как для ведения судебных заметок, чинно покоилась на письменном столе. Безусловно, Долман будет очень переживать, если потеряет эти ценные черновики! Я, в некотором смысле, чувствовала себя виноватой перед ним, ведь именно из-за моего неугомонного языка Долману пришлось покинуть поместье. Стоило послушать его и не перебирать нового и старого женихов слишком открыто.

Я вздохнула, осознав перспективу в одиночку выбираться из леса. Это было катастрофой для девицы, у которой никогда не было положительных отметок по ориентированию! После того, как один раз во время спортивных игр меня искали всем Изыскарием в центральном Латерийском парке, мне было впредь велено бегать исключительно вокруг небольшой поляны под надзором тренера…

Я схватила книжицу и хотела выйти из комнаты, когда, словно ведомая внутренним чувством, огляделась и подошла к сундуку, из которого Долман доставал голубя. Открыла и ахнула: одного голубя Долман отправил домой, а второй… Сквозь решетку клетки смотрели два глаза пуговки, а шея черной птицы с интересом выгибалась в сторону, внимательно изучая меня. Голубь издал кудахтающий звук, а я от неожиданности выронила тетрадь и та, нелепо полетев вниз, открылась и распласталась листами по полу.

Я вовсе не хотела смотреть заметки Долмана (признаться, я никогда не подсматривала чужие секреты за исключением дневника старшей сестры, в котором был описан умопомрачительный поцелуй с прыщавым долговязым одноклассником), но тетрадь так разметала свои листы, что мне пришлось их собирать, поэтому взгляд невольно выцепил какую-то странность, несуразицу в этих ровных строчках… Они не были похожи на судебные записи. Отгоняя от себя ненужное любопытство и исключительно из практичных соображений, чтобы собрать листы в порядок, я все-таки сфокусировалась на правильном почерке с целью понять содержимое.

Разобрав написанное семейным заступником, я тихо охнула, осела и бочком дотянулась до кровати, потому что ноги внезапно отказались поддерживать груз тела, а голову прошибла неприятная молния. Это были совсем не судебные заметки. В моих руках был раскрыт… дневник. Дневник наблюдения. За мной. Словно за маленькой лабораторной мышью. Подробный до чувства тошноты и неприятной дрожи в коленях. Я открыла случайную запись и прочитала:

"День пятый.

Глаза — серые, зрачки расширенные; кожные покровы — ровные, бледные, стыдливый румянец; волосы — русые без изменений; состояние — тревожное; питание — каша с перемолотым овсом; социальная активность — приветствие без выраженных эмоций, передавала хлеб, соль, коврижки, в голосе тоска… "