Но когда до земли остаётся совсем немного, происходит то, чего Тилия опасалась больше всего. Маленькая, пугливая пташка, видимо мимо гнезда которой пролегает не лёгкий путь ребёнка, грозно щебеча, машет крыльями у темноволосой головы, и мальчик, пытаясь отмахнуться от назойливого существа, вдруг теряет равновесие.

— Вот чёрт! — раздаётся совсем рядом возглас Руки, отчего ещё секундой ранее расслабленное тело изгнанника напрягается, а Тилия обречённо закрывает глаза, в ожидании истошного крика. Но слышно лишь, как мелкие камни градом летят вслед за сорвавшимся тельцем. Время словно замедляет свой бег, делаясь вязким, словно желе, звуки Долины с трудом проникают в заложенные от шока уши, сквозь плотно прикрытые веки с трудом пробивается яркий солнечный свет. Судя по воцарившейся тишине, её спутники чувствуют себя не лучше.

Ещё какое-то время, Тилия пребывает в оцепенении, до боли в сведённых судорогой пальцах, словно за нечто спасительное вцепившись в неровную, раскалённую поверхность, скрывающего их камня. Но поняв, что больше не может оставаться в стороне, забыв о натёртых до крови ногах, неуклюже выбирается из укрытия и сломя голову несётся в просвет между деревьями, где, как ей кажется, упал мальчик. Слышно, как за спиной сдавленно кричит Рука, призывая её немедленно вернуться, но она может думать только о том, что где-то там, на острых каменных гранях лежит тело маленького гоминида.

«О, Хранители, не дайте ему умереть!» — впервые в жизни призывает Тилия высшие силы. Не видя ничего вокруг, она летит вперёд пока, наконец, не замирает. Дыхание сбивается, сердце, готовое выскочить из груди, стучит где-то в горле. Все надежды на хоть сколько-нибудь благоприятный исход рушатся, стоит только увидеть изломанное детское тельце на измазанных птичьим помётом, кровью и разбитыми яйцами камнях. Широко открытые глаза, словно два зеркала, отражают голубизну послеполуденного неба. Сколько у него было времени, чтобы осознать, что это конец? Секунда? Две? Этот ни в чём не повинный ребёнок даже не успел испугаться, когда его настигла смерть.

Не в силах больше выносить подобного зрелища, Тилия отводит глаза и отворачивается, и только тогда слышит над головой слабые всхлипы и щебет растревоженных птиц. Она совсем забыла, что сборщиков яиц изначально было двое! Сотрясаемый дрожью второй малыш, испугано жмётся к стене, округлившимися от страха глазами глядя на землю. Его тонкие пальцы до белизны в суставах, мёртвой хваткой цепляются за то единственное, что удерживает его от падения: два длинных, торчащих из темнеющих провалов гнёзд, колышка.

— Эй, не смотри вниз! — задрав вверх голову, кричит ребёнку Тилия, пытаясь подавить нарастающую с каждой секундой панику. — Ты можешь спуститься?

Но ей вторит лишь собственное эхо. Мальчик в ужасе от произошедшего, всё так же неподвижен. Она вообще не уверенна, что в таком состоянии он воспринимает реальность. В памяти Тилии до сих пор было свежо то чувство, что она испытала, впервые в жизни став свидетелем чьей-то смерти. После были и каннибал, и здоровяк, но то накатывающее чувство всепоглощающего ужаса, впервые охватившее её, когда светловолосая гоминидка билась в предсмертной агонии, захлёбываясь кровью, так и осталось самым сильным.

И это тот мир, в котором её заставили жить! С постоянными смертями, страхом за собственную жизнь и знанием того, что она сама была вынуждена стать убийцей. Мир, где детей заставляют рисковать жизнями, где можно убивать, не опасаясь наказания или вживлять под кожу капсулы с ядом!

— Бледная, хватит орать, пока сюда не сбежалась вся Яма! — раздражённо шипит, появившаяся за спиной Рука. — Нам нужно уходить.

— Что, оставим его здесь одного? — бросает на неё испепеляющий взгляд Тилия, не двигаясь с места. Она злилась на Руку, сама не знала почему, на изгнанника, что повёл их именно этой дорогой, злилась на отца, что не защитил, на милитарийцев. — Он напуган и если мы не поможем…

— Знаешь, ты начинаешь меня напрягать, — мёртвой хваткой вцепившись в плечо Тилии, разворачивает её лицом к себе облучённая. На слегка потемневшей от загара чувствительной коже Тилии тут же остаются отпечатки от сильных гоминидских пальцев. — Вот думаю, а не бросить ли мне тебя здесь и не дать дёру?

— А что, если бы на его месте оказался Като? Сможешь спать по ночам после такого? — парирует Тилия, глядя прямо в огромные глаза и не дожидаясь ответа, вновь переводит взгляд вверх, в уме прикидывая расстояние. Должно быть, не меньше одного стадия. Её спутнице ничего не остаётся, как оставить её в покое.

Стараясь говорить, как можно спокойнее, чтобы не напугать ребёнка, хотя внутри всё сжимается при виде дрожащего тельца, Тилия уговорами пытается добиться того, чтобы он сбросил балласт с яйцами на землю, но тот лишь неистово мотает головой.

— Он этого не сделает, — слышит она совсем рядом усталый голос Руки.

Значит, гоминидка не бросила её, не сбежала.

— Что лучше разбиться? — не поворачивая головы, спрашивает Тилия, раздумывая, что бы ещё предпринять, чтобы помочь напуганному до смерти ребёнку.

— Для него может и лучше. Как думаешь, что с ним сделают, если он вернётся с пустыми руками?

Волна негодования и ярости тут же заполняют Тилию.

Что за монстры живут по эту сторону барьера?

И что они сделают с ней, если поймают?

Но она не сдаётся, подбадривая маленького гоминида, неуверенными шагами продвигающегося вниз. Когда воришка, в каких-то нескольких шагах от Тилии, наконец, оказывается на земле, его всё ещё сотрясает мелкая дрожь. Вблизи он кажется ещё меньше. Все до единого яйца целы, так же, как и он сам, не считая ободранных коленок и локтей. То и дело, шмыгая носом, и затравлено поглядывая на Тилию и её спутницу покрасневшими от слёз глазами, он бочком протискивается между ними, и стремглав мчится прочь, так, что наполненная до краёв сетка хлещет его по голой спине.

— Довольна?

— Вполне, — устало отвечает Тилия, уже готовая вернуться за своим мешком и продолжить прерванный путь, когда слышит, как рядом обречённо чертыхается Рука и, обернувшись на шум, тут же понимает, что уже слишком поздно. Их окружили с трёх сторон, отрезав пути к отступлению.

Гоминиды, а Тилия даже не сомневается, что это облучённые, выглядят примерно одинаково: колючие взгляды, потемневшие от загара лица. Одежда — смесь того, что стало ненужным и от чего в своё время избавились башенцы. На выбритых головах проглядывают бледные, выпуклые шрамы-насечки, витиеватыми дорожками разбегаясь от висков к затылкам. Среди облучённых всего одна девушка, примерно одного возраста с Тилией. В одной руке та сжимает искусно сделанный топор с резьбой на рукояти, другая с изуродованными лучевой болезнью пальцами, безвольно свисает вдоль тела. Запах от этой пятёрки исходит такой, что Тилия невольно морщится.

— Кого я вижу! — хищно скалится здоровяк с длинным шрамом, пересекающим всю правую щёку. Красавчика из него уже точно не получится: только детей пугать. — Рука, какими судьбами!?

«Этот, пожалуй, самый опасный», — тут же решает Тилия, украдкой разглядывая огромного роста гоминида, с ручищами, словно стволы деревьев, в одной из которых зажата дубина с торчащими в разные стороны железными штырями. Таким оружием, если сильно постараться, можно превратить жертву в нечто, что повара так любят подавать на обед в башенной столовой.

Услышав обращение, спутница Тилии тут же растягивает губы в притворной улыбке:

— Да вот, решила заглянуть к вам в гости. Как дела, Шрам?

— Это ты мне скажи? — усмехается тот, обнажая крупные, жёлтые зубы. — Стоило тебе появиться здесь, как я нахожу маленького мертвяка.

— Мы здесь не при чём, — тут же всем телом напрягается Рука. — Когда мы здесь появились, он уже валялся на камнях.

— С чего это я должен тебе верить? Ты должна знать, как у нас поступают с теми, кто без разрешения Старика поднимает руку на другого, — глумливо скалиться Шрам, и характерным жестом проводит большим пальцем по своему небритому горлу.