Музыка вызвала буйное веселье, и толпа с шумом и грохотом направилась к выходу, словно стадо овец из загона. Завелись моторы машин, уставшие дети начали хныкать, и раздались пожелания доброй ночи. Солнце близилось к закату, и с аэродрома один за другим поднимались самолеты, спешившие вернуться в ангары прежде, чем наступит тьма.

Молчание нарушил Вэйн. Он встал со стула и выглянул в окно – на аэродром.

– Ну и ну! – воскликнул он. – «Дрэгон» Лауры все еще здесь!

Он открыл окно, и полицейский тут же подскочил к нему и схватил его за руку, но оказалось, что Вэйн собирался лишь заговорить с Салли Сакбот, которая проходила мимо в сопровождении эскорта полиции.

– Где леди Лаура? – выкрикнул Вэйн. – Почему она не взяла свой самолет?

– Она оставила его Уинтерсу, – ответила Салли. – Сама она взяла клубную «Бабочку», чтобы на ней вернуться в Горинг.

– Какая ирония! – пробормотал ошеломленный Вэйн.

– Почему? Что случилось? – спросил Брей.

– Случилось! – тупо повторил Вэйн. – В этом аэроплане Лаура собирается убить себя, а я опоил епископа и запихнул его в тот же самолет! Чертовски забавно, – добавил он, нарушив наступившую тишину. – Наш дорогой епископ удостоился чести умереть вместе с моей женой, тогда как я остался за бортом. Вот конфуз, не так ли?

Красно-серебристый биплан тихо взлетел с бастонского аэро­дрома. Внизу осталось взлетное поле с парковкой, походившей на рой жуков, и со стоявшими на земле самолетами, напоминавшими бабочек. Тем временем погода начала портиться.

Весь день она была хорошей, несмотря на юго-западный ветер и гнетущий цвет неба. Теперь ветер подымал облака, и пушистые клочья тумана проносились мимо крыльев.

Биплан набирал высоту.

«Нерасторопная машина», – подумала леди Лаура, взглянув на тахометр, который, тем не менее, показал полную скорость после того, как она открыла дроссель. Они набирали высоту, и тень аэроплана на земле более не преследовала их, да и солнце заволокли облака.

Но вскоре облака разошлись перед ними, как разорвавшаяся ткань. Дороги, железнодорожные пути, речки – все это было видно в просвет между облаками. Также внизу темнела роща.

Ветровое стекло кабины внезапно покрылось каплями дождя. Вода стекала и с крыльев.

Вскоре самолет оказался в исключительно собственном мире – среди белого моря облаков. Над ним также проплывали облака, потрепанные и рваные, что позволяло солнцу давать проблески, отбрасывая тень от самолета на серую поверхность тех облаков, что были под ним.

Леди Лаура оглянулась, упиваясь уединением, которое может предоставить полет…

Епископ свернулся на полу передней кабины.[32] Сначала он крепко спал, а потом ему начали сниться сны. В них его преследовало некое насекомое, постоянно принимавшее новые формы. Он спешил через огромные залы, падал в пещеры и выскакивал из них, но его побег постоянно сопровождался угрожающими криками преследователя и жужжанием его крыльев. Наконец, он оказался в безвыходном положении, кошмар завладел им и все сильнее обволакивал его. Епископ проснулся и обнаружил, что борется с укрывавшим его пледом. Грозное жужжание его преследователя оказалось мирным гулом двигателя. Он вспомнил, как лег спать в аэроплане, который теперь, должно быть, летит. Тем временем его голова разрывалась от боли, в которой епископ узнал бы все симптомы похмелья, если бы знал, что это такое.

Он привстал, обернулся и увидел, что смотрит в лицо леди Лауры, которую он смог узнать даже сквозь ветровое стекло и летные очки. Взглянув на нее, он увидел выражение ужасного удивления на ее лице. Фигура жестикулировала ему. Он посмотрел вниз и не увидел ничего, кроме облаков.

Леди Лаура что-то кричала, но ее слова заглушали свист ветра и рев двигателя. Наконец, по ее жестам епископ понял, что она имеет в виду. Он поднял руку к голове. На нем все еще был летный шлем: он одел его, чтобы шум не мешал ему спать, а теперь он включил телефон и услышал бесстрастный голос леди Лауры.

– Как вы сюда попали?

– Я должен извиниться. Я почувствовал необычайную сонливость и присматривался, где бы поспать. Томми Вэйн убедил меня забраться сюда, и, должно быть, я незаметно для себя свалился на пол. Просто удивительно, что я не нажал на педаль.

– Почему я не увидела вас?

– Похоже, что Вэйн заботливо укрыл меня пледом, так что неудивительно, что вы меня не заметили. Но я не понимаю, почему я не проснулся, когда всего в двух шагах от меня начал работать двигатель. Это кажется почти невероятным.

– Вы были одурманены, – коротко ответила леди Лаура.

– Одурманен? – задумался епископ. – Но как? И зачем? Должен признаться, что в голове у меня гудит. Но сегодня я ничего не пил, кроме как небольшого количества лимонада от Томми Вэйна.

– Вот и оно.

– Вы шутите? С чего бы Томми Вэйну…

– Потому что вы слишком много знаете, епископ, – голос леди Лауры был четким и холодным. – Вы повстречались с тем судьей-надоедой, который поженил нас в Голливуде. Мы думали, что об этом никогда не станет известно. Томми делал все возможное, чтобы скрыть это, притворяясь, что влюблен в миссис Энжевен. Но судья рассказал вам о нашем браке. Так что, поддавшись импульсу, Спайдер одурманил вас и сунул в безопасное местечко. К несчастью, Спайдер всегда все портит тем, что не советуется со мной. Он сунул вас в клубную «Бабочку», конечно же, намереваясь в свое время избавиться от вас, но не стал рассказывать о том, где он вас спрятал в записке, которую он передал мне в дикторский тент. В итоге я сглупила, взяв самолет, в котором он спрятал вас.

Какое-то время епископ не мог понять, о чем говорит леди Лаура. Слова плясали в его одурманенном мозгу.

– Избавиться от меня? – запнулся священник. – Боюсь, что я еще не отошел ото сна, поскольку не могу понять, что вы имеете в виду.

– Теперь это не имеет большого значения. Понимаете, все вскрылось. Так что теперь не важно, стало ли известно о нашем браке.

Епископ внезапно ощутил то же самое предчувствие зла, которое терзало его много дней назад – когда он дежурил у тела Фэниса. Он вздрогнул.

Аэроплан внезапно тряхнуло, и он чуть ли не свалился в проплывавшее мимо облако. Леди Лаура замолчала и принялась выправлять полет. Затем она заговорила тем же самым холодным голосом.

– Как я полагаю, перед тем, как отправиться на виселицу, осужденные часто исповедываются священнику. А мне особенно повезло – у меня есть целый епископ. Видите ли, это я была главой (и мозгом) наркоторговой организации, о которой вам наверняка рассказывал инспектор Крейтон. Вы удивлены? Вы мне льстите! Именно я решила застрелить Фэниса и придумала, как избавиться от тела. И, наконец, это я убила Несса. В его случае это было довольно просто, ведь он не знал, кто является Шефом. Я просто попросила его взлететь со мной, чтобы проверить шумы в двигателе купленного у Гонтлетта самолета. Мы поднялись к облакам, и пока он прислушивался к двигателю, я сделала переворот в воздухе… Возможно, мой муж задумал нечто подобное для того, чтобы избавиться от вас, но я бы, конечно, не стала делать ничего такого. Никогда не следует повторяться. Это так же безвкусно, как и опасно.

Какое-то время епископ не мог вымолвить ни слова.

– Неужели вас не мучает совесть после содеянного? – наконец, спросил он.

– Ну, – замялся тихий голос, – даже не знаю, как описать то, что я чувствовала, стреляя в Фэниса. Но я выстрелила. Это было особенно неприятно из-за того, что он думал, что влюблен в меня, и, что еще хуже, вообразил, что и я люблю его. Он даже готовился развестись с женой ради меня. Бедный Джордж, он был так безобразен и так глуп! Он и не подозревал, что я была Шефом, и никак не связывал меня с наркобизнесом. Он думал, что я была глупышкой из высшего общества: такой, как их описывают в новеллах, но с золотым сердцем. – Она ужасно рассмеялась. – Знаете, я, и правда, считаю, что, выяснив, что он перевозил кокаин, Фэнис сильнее всего переживал из-за того, что вообразил, будто это сделает его недостойным меня! Иронично, не правда ли? Как сюжет одной из русских пьес, или Ибесна, или еще чего-то такого.