Внутри все скрутило, я заглянула в его медово-янтарные глаза – в них не было тепла. Только лед, только горечь. Он смотрел на меня, как на пыль под ногами. Словно на моем месте стояла моя мать. Я утратила его уважение, ничего не сделав. Он считал меня отбросом, ненавидел.

– Лука, пожалуйста, прекрати! Ты делаешь мне больно!

Я мечтала о многом, я мечтала о нем. И я вмиг бы отказалась от своих убеждений, если бы он назвал мне эту цену. Я не хотела потерять ту тонкую нить, что все еще связывала нас.

Оттолкнув руки Луки, я порывисто обняла парня. Уткнулась головой в его плечо.

В этом мире еще никто, кроме Эммы и Вильяма, не относился ко мне так, как он. Правдиво. И да, жестоко. Но Лука был честен в этих порывах. И теперь, когда я чувствовала себя уязвимой в этом доме, я, по крайней мере, не была в нем совсем одна.

– Ты не должна делать того, чего не хочешь сама. А даже если сама захотела, должна миллион раз подумать прежде. Поняла? Когда-нибудь у тебя будет все, чего ты только пожелаешь, и кто-то дорогой для тебя окружит всю твою жизнь заботой, и только тогда ты дашь себе волю. Но никто должен дрочить на тебя или причинять боль.

Только ты можешь причинять мне боль, промелькнуло у меня в голове.

– Но ведь когда-нибудь, я все это потеряю?

– Какая же ты дуреха, мышь. Знаешь, как оно в шахматах? Есть кони, ферзи и пешки, но королева – всегда одна. Так что, тебе всего лишь нужно найти своего короля».

И вот я стояла на сцене. Толпа раздевала меня глазами и мысленно уже раскрадывала на каждом диванчике.

О чем я думала, когда заявилась сюда? Микрофон в руке дрожал, ладони вспотели. Начался проигрыш моей минусовки, и я больше не могла думать ни о чем, кроме музыки, бегущей по моим венам:

Неподдельное чувство приходит с наступлением ночи, заползая под сырое одеяло, в котором нежатся уставшие за день ноги, да впрочем, и все остальные кости. Темно, вроде бы даже тепло, но неуютно. Начинаю ворочаться, но натыкаюсь локтями только на пустоту, выедающую щелочью изнутри прежнюю меня. Вроде бы ничего страшного, снова думаю, что справлюсь, но сегодня – особенная ночь. Ночь, когда хочется, чтобы рядом был «кто-то». Неужели это так много? Хотеть обладать тем, кто разделял твои мысли, мечты, да и просто тост с джемом по утрам. Да, это чрезмерно много, просто невообразимо.

Минуты измеряются деньгами, а не секундами, проведенными вместе; все спешат, потому что боятся опоздать, а не «не успеть»; откладывают на потом, потому что много «но», а не берут и просто делают, потому что действительно этого хочется. Страсть опускается до пошлости, нежность до соплей, любовь меряется количеством проведенных вместе ночей, а не сдержанными обещаниями, которые давались в минуты счастья.

Когда вспоминаю об этом, вроде бы перестаю жалеть, что в постели занято всего одно место, но себя не обмануть, внутри все равно «не по себе». Рано или поздно придет понимание и осознание факта, что я действительно хочу просыпаться и засыпать с «кем-то» очень похожим на меня, но в то же время таким другим. Хочу снова обрести того, с кем можно не только творить глупости, но и говорить на серьезные темы, можно сорваться и уехать туда, где всегда мечтала оказаться. Стоило только представить, что здесь -10, а я бы нежилась в облаке приятного туманагде-то на Гавайях, где чуть больше чем +24, и рука не по привычке торчала бы в кармане, а крепко сжимала чью-то сильную ладонь, и не было бы ничего страшнее, кроме как потерять это ощущение.

Но вдруг я понимаю, что все это где-то там, в небе, где мои мысли, в голове, а я все еще лежу в кровати, и внутри меня переламываются кости раз за разом, заставляя снова почувствовать все то, от чего я так бегу.

Вдыхаю воздух, стараюсь насладиться им всласть, но он оказывается, будто отравлен ядом и каждый новый вздох подобен пытке. Все начинается с нуля. Кажется, это никогда не закончится. Где-то на уровне сердца, но сантиметров на 5 ниже и ближе к середине ребер, отчаянно разрастается пустота – временная анестезия, которая проходит, стоит лишь мне услышать его песню на радио.

Так мы общаемся. Только мои ответы вряд ли находят цель.

Стараюсь не чувствовать, вспомнить яркие моменты, но когда понимаю, что минуты счастья больше никогда не повторятся, и их можно заменить только очередной дозой «чистого кайфа» – становится хуже. Да что ж это такое? Ощущение, будто под кожу вшит чип с заданной установкой боли, которую приходится чувствовать против воли.

Лежу беспомощно и пытаюсь уснуть, но мне не до сна. Внутри бушует слишком красочный букет эмоций, собравшихся на сегодняшний поминальный обед, жаль лишь, что все они в одном цветовом спектре. Хочется снова кричать, вдруг услышат и придут на помощь, и вот я издаю непонятный звук, мое горло пропитано серной кислотой, выжжено до язв.

Когда открываю глаза, в ожидании наткнуться на его горячо-любимые глаза рядом – никого не нахожу и грустно улыбаюсь, упиваясь самоиронией. А ведь Сатана тоже когда-то был ангелом?

Под утро ломка отступает, даже, наверное, отпускает набраться сил. Позволяет пойти на воздух, заняться делами, но только до очередной неминуемой ночи. Ночью все возвращается, заставляя задуматься. Может, я действительно делаю что-то не так?

Курить… Ужасно, неимоверно, бешено хотелось курить. Тот, кто пристрастился хоть к чему-нибудь в этой жизни, начиная с табака, алкоголя или кофе и заканчивая утренней зарядкой или просмотром абсолютно всех матчей любимой футбольной команды, так вот, только тот поймет сейчас это состояние.

Курить… Два дня без сигареты, два дня без привычки, ставшей частью не только жизни, но и частью его организма, то есть его самого. Дикая, просто нечеловеческая усталость вдруг навалилась на него всей своей тяжестью с высоты пережитого пару лет назад, дикая, нечеловеческая усталость, которая начала ощущаться только тогда, когда все стало сравнительно на свои места и тогда же так же дико и нечеловечески захотелось курить.

Он смотрел на полку с фотографиями. Пробежал взглядом по счастливым лицам. Вот его отец, рядом мать, между ними стоит счастливый парень, некогда бывший им, Лукой. Но на всех этих цветных карточках нет ее. Его сестры. Маленькой, любимой птички. Ему даже кажется, что до слуха до сих пор долетает ее звонкий голосок, подпевающий ему. Они были так счастливы. Наверное, он никого не любил столь же сильно, как его хрупкую колибри Нэнси. Даже мать не смогла занять должное место в его сердце. Она слабачка. Сбежала, после случившегося. Парень от всего своего черного сердца проклинал ее.

Лука до сих пор не мог простить себе, что не заметил перемен в поведении сестренки сразу. Как он мог не различить, что ее веселые глаза враз стали подернуты пленкой отчаяния? Как посмел он допустить то, что теперь никто не в силах исправить?