Я хочу мороженое. Большое. С клубникой. Когда-то я любила мороженое с клубникой, но покупать его стеснялась. А сейчас представила, как холод забирается вовнутрь с каждым проглоченным кусочком… И оставила рожок на прилавке.

Я даже нашла «здесь» квартиру. Толкнула тихо застонавшую дверь студии, включила свет. Белый. Яркий. Липкий. От этого комната сразу превратилась в операционную. Заломило в районе затылка, как от удара. Всё было, почти как раньше. По стенам так же были развешаны сделанные им мои фотографии. Только теней стало больше, а ведь студия – это самая светлая комната.

Мне стало страшно.

Здесь жила новая я. Теперь моя кожа белая и сухая, как пергамент, улыбка наподобие оскала мелкого насекомоядного зверька, и провалившиеся глаза. Сейчас они наверняка чёрные, как засвеченная фотопленка. Здесь живет труп меня.

Моя тень шевельнулась в зеркале напротив двери. Мне хочется заорать, но люди кричат, чтобы их услышали, а мне нельзя подавать признаков «жизни». Безмолвный крик просто разрывает меня изнутри, вырываясь спазматическим всхлипом-выдохом.

Я захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной.

И впервые за время побега смеюсь.

Это был очень важный день в жизни той Дэмит Гроув.

«Да, возможно самый важный в моей жизни», – подумала я, глядя на свое отражение в зеркале и ощущая, как живот сводит неприятной судорогой. «И в этот день я выгляжу, как уродина!»

Из зеркала на меня смотрела невысокая девушка в джинсах и футболке, было в ней что-то угловатое и неловкое, будто еще не совсем разобралась, как пользоваться руками и ногами. Наверное, меня можно было назвать симпатичной – миндалевидные глаза, пухлые губы, скулы высокие. Личико узковатое, но зато фигура хорошая. Мне не достался мамин огромный размер груди, я была «со всех сторон аккуратненькая». Но, боже мой, что творилось в тот день на моей голове? Кто сказал, что густые распущенные волосы – это красиво? Похоже, только модели на глянцевых обложках могут похвастаться блестящими и гладкими, как шелк, волосами, которые не превращаются в гнездо, если их не расчесывать каждые пятнадцать минут.

Зазеркальная Дэмит презрительно наморщила носик и показала язык. Похоже, моему отражению тоже не нравился мой внешний вид. Я со злостью швырнула в зеркало расческу, она тут же отскочила и упала на пол. Блядство! Видимо, только в кино все может эффектно разбиваться.

– Дэмс, ты готова? – Голос Сьюки вывел меня из оцепенения. Она снова согласилась подвезти меня до бара, на этот раз в Чикаго. Я подскочила, как ужаленная. Сейчас или никогда!

Я быстро сбежала по лестнице и, намеренно влетев в подругу, чмокнула ее в нос.

– Эй, сучка, отлично выглядишь, – донеслось до моего сознания откуда-то со стороны. Лука. Да… многое изменилось с момента, как мы с Ширли переехали в их дом, в том числе и теплое отношение парня ко мне, – ну, удачи тебе… не подцепи блох, когда по кобелям пойдешь! – От едкой ухмылки Луки меня враз перекосило. Он прекрасно знал о том, в каких отношениях я нахожусь с Ширли, но никогда не упускал возможности ткнуть меня носом в то, что мне недолго «до нее осталось».

– Заткнись, – почти прошипела я, непроизвольно сжимая кулаки до побелевших костяшек.

– А что? Даже замызганные щеночки рано или поздно созревают до случки…

Я вспыхнула от сдерживаемой ярости и залилась краской. На меня пахнуло хмелем, когда Лука, наклонившись, поцеловал меня в щеку.

Разочарование, боль, отвращение, в животе ужом свернулось неприятное ощущение из смеси этих чувств.

Лука теперь частенько выпускал «своего монстра», он говорил, что у каждого такой есть. Он просил называть его братом. Конечно… как я могла всерьез думать, что он мог бы заинтересоваться мной. Я не в его вкусе. Лука привык к девушкам модельной внешности, будто бы сошедшим с обложек Maxim: с волнистыми и блестящини волосами, макияжем на полсотни баксов и каблуками, на которых только стриптиз танцевать. Я опустила взгляд на свои ноги в старых кедах, купленных в секонд-хенде. На них еще остались пятна от чего-то жирного. В моем облике не было ничего гразиозного и тем более сексуального. Но ведь именно этого эффекта и добивалась. Делала проколы в ушах и носу, портила кожу татуировками. Все – лишь бы никто не «захотел» меня. Хоть мне и было уже восемнадцать, но во многом, кроме мозгов, отставала от сверстниц. Никто не захочет появляться со мной публично. Меня принимает только семья Палмеров. Их я не опозорю – католики до мозга костей. Ведь это такая благодетель – пестаться с беспризорницей, при ее живой матери. На меня волнами накатывала тошнота. Теперь меня заметили. Он. Заметил. Меня. Теперь я знала, что таится под маской его мнимой доброты. Если Лука не язвит – значит, будет что-то. Ему не ведомо чувство стыда. Каждый раз он ехидничает или скалится на людях, продолжает делать вид, что не знает меня. Но он – знал. И не только после той ночи у заправки, где парень не только рассмотрел тело. Там Лука зацепил мою душу. И те снимки, что были сделаны ради смеха, теперь тянули меня камнем на самое дно.

– Я и не предполагала, что так все и будет, – промямлила Сьюки, приобнимая меня за плечи и выводя на улицу.

– Погнали отсюда!

Мы спокойно выехали на Норт-авеню, главную трассу с востока на запад ведущую в Чикаго, затем пристроились на шоссе Иллинойс 64. Путь неблизкий, соврали родителям Сьюки, что останемся погостить у моего кузена Вильяма. Ширли же ни за что не станет проверять эту легенду после случившегося на кладбище, а Палмеры безоговорочно доверяли дочери. Бар «Дэйвенпорт» с открытым микрофоном находился в оживленной части города, прямо на улице Милуоки. Кое-как припарковавшись, мы забежали внутрь. Мне многого стоило сделать бронь на это выступление – в этом месте всегда ошивались разного сорта музыкальные продюсеры и мне очень «горело» засветиться.

Я мечтала вырваться. Сбежать из спектакля, что разыгрывался каждый день в новом доме. Там каждый играл свою роль – добрый папочка, сорящий купюрами и постоянно лезущий в трусики новообретенной жене; заботливая мамочка, делающая вид, что ей не плевать на детей, и она теперь справляется со своей шизой, заменив одно лекарство – «бухло» другим – «ебля»; ласковый братик, нежно обнимающий меня за плечи при родителях и попутно запрещающий говорить кому-либо о нашем знакомстве; и я – отбившаяся от рук, неблагодарная и озабоченная тварь, не ценящая всего того, что дает мне «семья». Но как мне забыть разговоры, что случались между мной и Лукой? Запах его лавандовых сигарет, бьющих прямо в ноздри, когда он «наказывал» меня. Я помню вечер, когда вернулась после неудачного свидания с Итаном – тот снова пытался залезть мне в штаны. Тогда от спокойствия Луки не осталось и следа.

«– Если мать не занимается твоим воспитанием, им займусь я! – Рычал он, сквозь зубы. – Мне стоило бы заставить носить тебя еще более убогие обноски, забрать все, что отец подарил тебе. А ты знаешь, что все женщины – лживые течные самки? Твоя мать, моя… Тебе тоже захотелось побывать на дне? – Лука схватил меня за предплечье и сильно сжал, а я чувствовала, как от него несет скотчем.

– Лука, прекращай этот фарс, – тихо сказала я, положив ладонь на его руку, сжимающую мою до боли.

– Только не трогай меня своими лапками, мышь. – Он с силой оттолкнул мою руку. – Ты сейчас такая же грязная, как собачья подстилка. Вряд ли ты додумалась помыться, прежде чем спуститься к ужину! Предупреждал же, что если ты будешь "грязной", то тебе не будет места за семейным столом.

– Ты несешь бред, – сказала я, качая головой из стороны в сторону.

Однако в глазах юноши плясала настоящая ярость, и его голос был пропитан непонятной мне болью.

– Зачем ты это все делаешь, мышь? Тебя не научили монашки, что нельзя позволять мужикам трогать тебя?

– Я и не позволяла, все совсем не так, как ты себе напридумывал.

– А я уверен, что этот кретин к тебе прикасался, – Лука, прищурившись, посмотрел на меня сверху вниз, – и тебе это понравилось. Вам всем это нравится. Ведешь себя, как твоя шлюха мать. Он хочет трахнуть тебя… Ты ему позволишь? Уже почувствовала его пальцы внутри своей дырочки?