Завывая, ветер стирает все звуки, заполняет мой разум, дает время, чтобы расслабиться. Что-то меняется и не чувствовать это не возможно.

Воспоминания тормозят реальность. От жизни, столь стремительно рассекающей мои надежды, остались лишь осколки, которые вонзаются в тело при малейшем движении. Они туманят разум панической, жгучей болью. Зачем мне все это? Близится начало конца, я чувствую. Все мы, рано или поздно, приближаемся к грани, которую больше не в силах переступить.

Я никогда не думала, что любовь может быть словно ноша или крест. Но моя стала. Он стал сначала моим спасеньем, а потом – проклятьем. Он привязал меня к себе, к своему сердцу. Я всегда буду находиться на коротком поводке у него, но никогда не смогу снова приблизиться на опасное для наших губ расстояние. Я теперь всегда буду верна ему, ну а он, как и прежде, будет отдавать всего себя без остатка «другим».

Я не могу думать ни о ком кроме него, а если я умру сейчас, ни один нерв, ни одна клеточка его тела не вздрогнет от этой новости. Я до конца своих дней буду отталкивать от себя любовь других парней, ведь я храню остатки своего сердца только для него. Пусть найдет и заберет. Когда-нибудь это все равно повторится. Но я не в праве его винить во всем, ведь я сама выбрала эту дорогу боли.

Никакие слова, слышите, никакие слова не смогут передать то, что таится в душе, описать, что происходит внутри головы, понять, что сокрыто в глазах. Мы придумали слова, но чаще используем их, чтобы закрыть от прочих свои мысли, которые по-настоящему хочется сказать. Но это не правда, что люди не умеют слышать. Я умею, я слышу… Шепот душ, биение сердец, читаю по глазам и… не верю. Не верю ничему, кроме слов.

Слова. Это пустые знаки и немые символы. Они – эхо, испорченное эхо чувств, кричащих где-то внутри. Слова – это ложь. И истинны лишь эмоции, которые они не в силах передать.

А я словно иду босыми ногами по раскаленным углям, или осколкам бутылок. Но даже эта боль не способна сравниться с той, что сейчас разрывает мое естество на миллионы кусочков. Ведь я бегу по осколкам своего мира, и своей души. Раньше я могла заглушить эту боль алкоголем, наркотиками или таблетками, а сейчас… Сейчас это уже не помогает, и только усиливает чувство собственной ничтожности, возвращает в суровую реальность, точнее делает «эту» реальность еще страшнее.

Секс. От него будет только ощущение использованности. Ощущение того, что стану для кого-то подстилкой, чей-то вещью. Стану той, о кого бежала полжизни. Я хочу поставить точку. Хочу остановить все это.

Внезапно порывы ветра прекращаются, пасмурное небо отступает и сквозь тучи пробивается луч солнца. Первые капли дождя касаются моего лица, словно намекая, что есть еще надежда. Ливень хлынул в полную силу, а я устремляю взгляд в небо. Тысячи искр пронзают холодом лицо. Меня вдруг переполняет какое-то новое ощущение, я чувствую, что дождь ослабляет боль. Уходить не хочется, но выбора у меня нет.

Сжечь все мосты. Наговорить гадостей, натворить глупостей. Ударить побольнее. Надавить. Сделать все так, чтобы он испарился. Ушел, уверенный в своей подлости и лицемерии. В том, что я его больше не люблю. А потом, не позволяя ему опомниться, не даря времени на осмысливание произошедшего, не давая возможности осознать весь ужас – уехать.

Хотя нет. Я все же не дала ему себя возненавидеть. Ненависть убивает. Я добиваюсь совсем иного – ужаса. Но не страха возмездия, а лютого презрения к самому себе, чтобы он вздрагивал, видя отражение в зеркале. Любит – будет искать. Ненавидит – будет искать с утроенной силой. Мстительность – у него в крови. Он должен, наконец, принять то, кто он есть. Впитать до капли ту часть себя, которую я увидела лишь единожды. Ну, а если он вдруг перестанет дрожать от звука собственного голоса, и на место боязни к нему придет что-то другое, будет уже поздно. Я хорошо замела следы. Мы не встретимся больше никогда…

Знаете, память ведь нельзя убить. Она вытаскивает самые мелкие воспоминания на поверхность и с садистским удовольствием заставляет тебя любоваться ими.

Стеклянным взором смотрю в прошлое, не оторвать взгляд, не закрыть глаза…

В первый раз я увидела мальчика в возрасте около трех лет. Им был мой кузен, которого все звали Вильям. Мы с мамой только что переехали в свой новый дом поближе к родственникам и, сидя в манеже, я рассматривала узоры на обоях. Пожилая женщина по имени Эмма, наверное, моя бабушка, с гордостью рассказывала соседям обо мне, ее «ангелочке» – Дэмит. Гости стояли у входа в дом, не заходя в гостинную, чтобы ребенок, то есть я, случайно не подхватил какой-либо вирус.

Вильям тихонько просочился между немногочисленными собравшимися друзьями и родственниками, и робко подошел ближе. Он выглядил уже слишком взрослым. Через пару месяцев ему должно было уже исполниться десять лет, а парнишка уже грезил о средней школе.

Когда он прокрался к манежу и, присев на коленки, заглянул между прутьями, я заинтересованно посмотрела ему в лицо. Я не помню, приглянулся ли он мне в нашу первую встречу, но я ему уж точно не приглянулась. Вильям скучающе посмотрел на меня и сказал:

– Фу, да эта малявка на куклу похожа!

От этих слов мальчишки – а может, и по каким-то другим причинам – я расплакалась. Народ стал спешно выходить за дверь, мама забегала по дому в поисках средства меня успокоить, не зная, что мне предложить – бутылочку или пустышку, а бабушка просто взяла меня на руки и прижала к сердцу. От теплоты и мягкости ее рук я сразу успокоилась и замолчала.

Как оказалось, семья Вильяма жила на противоположной стороне улицы, почти рядом с нашим домом, поэтому по дороге в начальную школу кузен проходил мимо нашего заборчика. По уикэндам он вместе со своей матерью, женой моего дяди Эндрю, захаживал в гости. Конечно, мы не могли играть в одни игры, он предпочитал моему обществу комиксы, но для себя я решила, что это не так уж и важно, куда важнее то, что мама наконец нашла подругу. Лучше так, чем одиночество, которое точило ее душу изнутри.

Отца у меня не было, у меня даже не было «сказок» про него – я не знала, был ли он военным и трагически погиб, или может он безумно любил мою мамочку, но злая судьба разделила их. А может в этом была вина бабушки, она часто ругала маму грубыми словами. Мне было жаль маму, она была красавицей, бывшая «мисс Алабама 1985 года». Она многим ради меня пожертвовала – оставить мечту стать моделью на самом взлете было, пожалуй, очень обидно.

В то время мама частенько задерживалась на «кастингах», так она говорила, а приходя домой, начинала «устраивать личную жизнь» – эту фразу часто произносила бабуля, ведь растила меня, по сути, она одна. Зато, Эмма, так бабушка наказала ее называть, просто восхищалась семьей Вильяма, и особенно – его мамой. Она говорила, что Селеста была куда лучшей женщиной, но в причинах такой любви я тогда не могла разобраться. Дядя Эндрю почти не бывал дома, а Селеста только и занималась домашними делами. «Но маме не нужны деньги от какого-то мужчины, хоть бы и от мужа!», – как то, став куда постарше, возмутилась я. На что Эмма ответила, грустно улыбнувшись: «Дэмит, милая, только ЭТО твоей матери и нужно…».

Нет, маме было нужно, чтобы ее любили, и хоть я старалась изо всех своих сил, к нам часто стали приходить разные мужчины. Но она все равно оставалась одинокой. Вот так мы и жили – женщина совсем без мужа, женщина почти без мужа и их дети: Вильям и я. Только парнишка со мной не дружил.

А я хотела с ним дружить… Но он словно смотрел сквозь меня, ведь я была «малявка». Пока наши мамы разговаривали и пили кофе на кухне, мальчишка был в моем распоряжении – я показывала ему своих кукол, которые, естественно, не могли его заинтересовать. Он только и мог, что выворачивать моим «барби» конечности и драть волосы. Порой это доводило меня до горьких слез. На плач прибегали мамы, и Вильяму попадало. Всякий раз он говорил, что больше никогда не придет. Но приходил снова и снова.