Быть "у Луки" означало сидеть на старом стадионе. Место действительно было чудесным, тихим. Помимо нас и Итана постепенно собралась неплохая компания. Но сам Лука так и не пришел. А народ гулял. Потом кто-то достал гитару, и начались песни, сначала вечернее небо терзали одиночные голоса, но со временем, по мере увеличения дозы пива в крови, увеличивалось и количество голосов. Через пару знакомых всем песен никому уже не требовался мотив, орали все. Даже я. Мой тонкий слух и нежное чувство прекрасного умирали и корчились в агонии. Я фальшивила, как могла, потому что никому не стоило раскрывать секрет, что я сама «грешу» с музыкой. О моей слабости знала лишь тонкая тетрадочка со стихами и Сьюки. Я никогда не пела при матери и если хотела выступить на «свободном микрофоне» мы с подругой уезжали подальше от Хоумвуда. Куда мне тягаться с ребятами из «Воронов». Они стали идолами нашего тихого городка.

Как мы вернулись к Палмерам, я не помню. Проснулась с головной болью от недосыпа, помятая, со спутанными волосами. Под ухом сопела довольная подруга, которую под утро я уже и не надеялась найти нигде кроме кустов. Мне пришлось просить Итана вытащить ее из крепкого кольца рук какого-то парня, который видимо, наивно рассчитывал на быстрый перепихон. Сам Итан тоже еле переставлял свои ноги, я не представляла, когда только он успел так «набраться впечатлений» однако он все же справился с поставленной перед ним задачей. Да, иногда эти двое удивляли даже меня, а уж я насмотрелась на всякое "веселье" благодаря матери.

На следующий вечер собрание повторилось. И на следующий… Две недели просочились как песок сквозь пальцы. Вечера, как замечательный сон, сменяли друг друга. Но Луку я так и не встретила.

Днем в мои обязанности входило ездить за продуктами. В то утро я села на велосипед, а сумку поставила в корзинку, прицепленную впереди руля. Уже на мосту, перед самым поворотом, я снова вспомнила тот «украденный вечер», горячие поцелуи Луки, его запах смешанный с табаком, и не заметила, как под переднее колесо моего многострадального двухколесного коня попал камень. Велосипед повело в сторону, и я съехала в кювет. Перед глазами мелькнули кусты, я истошно закричала, выпустив руль из рук. Кусты, земля, все завертелось, стали разлетаться и прыгать разноцветные искры. Я неуклюже попыталась подняться и снова "поплыла". Еще попытка и она тоже не увенчалась успехом. Меня замутило. Неожиданно велосипед зашевелился, и стало легче дышать. Краем сознания я отметила, как земля сама оторвалась от меня. Мое тельце куда то тащили на плече, до носа донесся отголосок знакомого аромата лаванды и я даже хихикнула: «Вот это меня долбануло»! Потом услышала хлопок входной двери, легкий скрежет дверной ручки и занервничала. Этого только не хватало. Куда меня приволокли?

Под головой оказалось что-то бархатисто мягкое. Зажмурила глаза, потом с трудом разлепила веки, с третьего раза получилось сфокусироваться. Я лежала в незнакомом помещении, на чьей-то софе. С потолка смотрел цветок в забавном кашпо, а из мебели были кожаные кресла, пушистый пуфик и огромный телевизор в полстены. Чистые занавески на окнах говорили о "женской руке", очень аккуратной и, наверное, доброй.

Я попыталась сесть.

– Вот возьми. Приложи это к голове.

Возле подлокотника, рядом со входом, стоял Лука и с невозмутимым видом меня разглядывал.

– С-спасибо…

– Холошо же ты башкой приложилась. Подташнивает?

– Нет. Только фейерверк перед глазами взрывается и плывет все. А так даже сносно. Бывало и похуже.

– Да уж, по тебе заметно.

Парень улыбнулся, намекнув на мой помятый видок. Я занервничала, так мне еще никто не улыбался. Кроме него. Я буквально таяла на глазах.

– Что такая страшная?

– Снова ты бесишь меня, мышка… Полежи пока, я принесу тебе воды.

В попытке унять нервозность я снова принялась рассматривать комнату, в которой оказалась. На полке под плазмой стояли фотографии. На них улыбались Лука с отцом и женщина, наверное, мать парня. Она была красивая, длинные светлые волосы, выразительные глаза, по цвету напоминающие янтарную глубину. Я так увлеклась созерцанием моментов чужой счастливой жизни, что не заметила, как дверь в дом распахнулась, и в проход ввалились люди. Пара, мужчина и женщина. Они самозабвенно целовались, а я все никак не могла выдавить ни звука, чтобы подать знак, что они в комнате не одни.

– …вооот так, милая, двигай рукой сильнее, даа… – Теперь, когда мой взгляд спустился ниже, я поняла, что женская ладонь находится в брюках отца Луки. Крепкая мужская спина почти полностью закрывала мне фигуру женщины, я лишь слышала ее стоны. – Давай, Ширли, если ты сейчас же не возьмешь в рот, Богом клянусь, что кончу прямо в трусы…

Женщина засмеялась и рухнула на колени. Этот смех… Меня словно подбросило в воздухе от осознания.

– Ма… мама?!

Возня резко прекратилась. На меня уставилось две пары глаз. На мистере Готье был надет элегантный темный костюм, но весь его вид портил один факт – расстегнутые, почти сползшие до ягодиц брюки и женщина, склонившаяся над ширинкой. Моя мать. Мой личный, нескончаемый ад и позор. Господи, она когда-нибудь перестанет меня изводить?

– Да, не такой сюрприз я планировала, милая, – меня передернуло от ее обращения. Никогда она так не называла меня, будучи со мной наедине. Снова играет в заботливую мамашу, – ну что ж, познакомься. Сотер Готье…

– …и мы с твоей мамой собираемся пожениться, – продолжил отец Луки. И буквально забил последний гвоздь в крышку гроба. В груди не осталось воздуха, краска слетела с лица, и меня снова затошнило, – очень приятно познакомиться. Дэмит?

Я переводила взгляд с мужчины на мать и обратно. Как в замедленной съемке смотрела, как некогда родная мне женщина пыталась привести себя в порядок, а новый «папочка» поправлял свое достоинство.

– Значит, жениться хотите? – Донесся до меня голос Луки. Я неловко вздохнула и старалась не смотреть в сторону парня, пришедшего с кухни со стаканом воды. – Ну, валяйте. Да, сестренка? Нас можете не представлять, мы уже достаточно близко знакомы…

Градус в комнате накалился до предела. Я сидела молча, напряженно думая. Внутри меня бушевал огонь, а с моими нервами, могло произойти худшее.

– Вы меня извините, конечно. Ширли, я помню, как обещала тебе, что не буду мешать устраивать личную жизнь, но после такого спектакля… Было приятно познакомиться, мистер Сотер.

Я поднялась с дивана и быстрыми шагами направилась вон из этого места. Уже ступив на порог, я услышала звон разлетевшегося на мелкие осколки стакана. Наверное, точно так же в этот момент разбилась и моя душа.

Здесь холодно. Так холодно, что хочется кричать. Или просто расплакаться. А пальцы сводит пронзительной и какой-то далёкой, не своей болью, словно её эпицентр – моя окостеневшая рука – за много-много миль отсюда. Что-то подобное, кажется, было у Паланика…

Невозможно даже разжечь сигарету. Страшно подумать о том, что голые пальцы будут раз за разом щёлкать зажигалкой. От этого холода не спасает ни шарф, ни пальто. Он пробирается внутрь, комкает внутренности, водит напильником по спине, ковыряется в сердце. Здесь невозможно дышать. Здесь невозможно жить. Поэтому здесь почти никого нет.

Моё сегодня началось задолго «до». Когда я поняла, что не найду здесь его. Как и он – не найдет тут меня. Двери домов и магазинов открыты даже ночами, внутри сумрачно – сумрачно тут везде, но работают кондиционеры, и немного теплей. Совсем немного. Холод никуда не уходит, он расползается по моей квартире, и я ощущаю себя, как в могиле. Даже если положить руки на радиатор, даже если прижаться к нему коленями. Он просто прячется за плечом и ждёт удобного момента, чтобы броситься снова.

Самое страшное, что ко всему привыкаешь. Привыкаешь к отсутствию людей. На стоянках спят заброшенные автомобили, их заметает снежной крупой, кажется, их оставили здесь всего час назад. Ветер проходит сквозь стены, как дешёвый трюкач, врывается в открытые окна, метёт по полу ворох бумаги для ксерокса вперемешку с ледяной крошкой и офисным мусором… Вот бумажка от конфеты, окурок, полиэтиленовое колечко от бутылки с минералкой…